23 февраля 2023 г.

Когда мы слышим имя Михала Клеофаса Огинского, сразу вспоминаем полонез “Прощание с Родиной”. Многие даже начинают его напевать. Собрали для Вас “цікавосткі” про известный полонез.

Денежный факт
Нотный фрагмент шестого такта полонеза размещен на банкноте в 50 белорусских рублей.

Кинематографический факт
Полонез прозвучал в двух советских фильмах. В фильме 1971 года “Полонез Огинского” и фильме 1990 года «Попугай, говорящий на идиш». А в 1975 году кот Леопольд слушал полонез в выпуске “Месть кота Леопольда”


Смешной факт
Очень часто на конкурсах красоты участницам задают сложный вопрос “Кто написал полонез Огинского?”. И говорят, что ответы на видео не постановочные:)


Патриотический факт
Полонез №13 ля минор Михала Клеофаса рассматривали в качестве официального гимна Беларуси.

Криминальный факт
До 2017 года в московском метрополитене звучали начальные такты полонеза Огинского при попытке неоплаченного прохода через турникеты типа АКП-73М.

Полонез Огинского — это красивая, грустная и пронзительная мелодия о любви к Родине, с которой приходится расстаться. Но боль связана не только с фактическим отъездом Михала Клеофаса Огинского из Речи Посполитой, а и с прощанием со страной, которая уже никогда не будет существовать. Ее земли разделили более сильные соседи. После третьего раздела Речи Посполитой, почти все Великое Княжество Литовское отошло к Российской империи, а небольшая часть земель за Неманом досталась Прусскому королевству. В конце полонеза можно услышать краткие торжественные нотки, которые, возможно, были надеждой композитора на возвращение в родные края.

В 1802 году российский император Александр II объявил амнистию для многих участников восстания Костюшко. Огинский смог вернуться на Родину, с которой он, казалось, навсегда, распрощался. Он поселился в имении Залесье, где построил усадьбу и заложил парк.


В 1810 году Михал Клеофас Огинский предпринял попытку продолжить карьеру и переехал в Санкт-Петербург и даже стал тайным советником Александра I и российским сенатором. Но его проект по восстановлению из бывших провинций Польши Великого княжества Литовского был отвергнут. Огинский подал в отставку.

В 1817 году Михал Клеофас эмигрирует во второй раз. Но за время, которое он успел провести в Залесье, он превратил усадьбу в настоящий культурный центр.

Послушать полонез во дворце композитора и прогуляться по живописному усадебному парку приглашаем по субботам на экскурсии “Белорусская мозаика” https://viapol.by/assembly/1.17.1.htm

17 сентября 2021 г.

Продолжим ретропутешествие «Жизнь — Отчизне. Честь — никому» по ближайшим окрестностям Минска, накрепко связанным с именами представителей знаменитого рода графов фон Гуттен-Чапских. Теперь перед нашими глазами — их родовое гнездо Станьков, ныне именуемый Станьково.

«ПАМЯТКИ ОТЦОВСКИЕ, СПАСЕННЫЕ ИЗ БУРИ ИСТОРИЧЕСКОЙ…»

Эти слова принадлежат Эмерику Захарию Миколаю Северину фон Гуттен-Чапскому, видному государственному деятелю Российской империи, страстному любителю старины, коллекционеру, библиофилу, основателю музея в Станьково и владельцу Станьковского Ключа. Он родился в Станьково 17 ноября 1828 года. А завершил свой земной путь на 68 году жизни в Кракове, где похоронен на главной аллее знаменитого Раковицкого кладбища, рядом с могилой всемирно известного польского художника Яна Матейко, с которым был дружен. Незадолго до смерти Эмерика Чапского в его честь была выбита золотая медаль с символической надписью: «Светись на бездорожье жизни».

Имея за плечами Виленскую гимназию и Московский университет, он в 23 года поступает на государственную службу в Министерство внутренних дел. В печальном для Беларуси 1863 году становится губернатором Великого Новгорода, а вскоре — вице-губернатором Петербурга. Уже будучи директором лесного департамента Министерства государственной собственности, получает от российских властей подтверждение графского титула с добавлением «фон Гуттен» к фамилии Чапский. Между тем назревает его конфликт с самим императором Александром Вторым. Оговоренный недругами, он подает в отставку и возвращается на родину, в Станьково. Перешагнув 50-летний рубеж, граф оказался вольной птицей в своих владениях, а они были весьма обширны (свыше 40 тысяч гектаров!) и требовали постоянного внимания.



Станьковский Ключ — таково собирательное название собственности Эмерика — включал в себя деревни, фольварки, лесные угодья, мельницы, смоло- и винокурни и пр., и пр. Однако, помимо активной хозяйственной деятельности, Эмерик Чапский смог наконец вполне отдаться своему еще юношескому, со времен Виленской гимназии, увлечению — коллекционированию. Эта страсть поглощала все его свободное время. В результате в Станьково возникла крупнейшая в Беларуси частная коллекция-музей. Презентация, как сказали бы мы сейчас, лишь части этого уникального собрания на выставке в Варшаве (1889) получила высокую оценку экспертов, а коллекционер из Станьково был удостоен специального диплома.

Шли годы, подрастали дети, которые обзаводились собственными семьями... В 1894 году Эмерик делит свои владения между повзрослевшими сыновьями. Станьково отходит к Каролю, а Эмерик вместе со своей женой Эльжбетой снимаются с насиженного гнезда и — становятся жителями Кракова. Именно там был куплен неподалеку от Вавеля дворец (он сохранился до наших дней), куда переправили самые ценные вещи из станьковского музея: 6 вагонов, 134 упаковочных ящика, а в них — нумизматика, медальоны, фарфор, оружие, книжные раритеты, старая гданьская мебель, уречско-налибокское стекло, парадные монаршие портреты, ценные гравюры, иконы...



Перечень так долог и впечатляющ, что легко согласишься с внучкой Эмерика — Марией Чапской, которая, описывая по-французски подробности своего житья-бытья в Станьково, назвала свою книгу просто и лапидарно: «Европа в семье». И впрямь, только вещный мир старой усадьбы раздвигается на глазах читающего эту книгу до размеров целого континента культуры!..
Теперь этот «континент» можно увидеть в Музее им. Эмерика Гуттен-Чапского, который является филиалом Национального музея Польши в Кракове, ибо то, что Эмерик оставил в Станьково сыну Каролю, бесследно утрачено — сметено революционными бурями, «пайшло дымам» в военных пожарищах…



Резиденция занимала около 15 гектаров на ровной террасе ручья Рапуса, притока Усы, и воплощала в себе романтический образ старого шляхетского родового гнезда, которое воспринималось его обитателями как «приют трудов и вдохновений». Каменный двухэтажный дворец, с одноэтажными крыльями, которые со стороны парка смотрелись как граненые башни-алькежи, с крыльцом и просторной верандой на главном и парковом фасадах соответственно, был сооружен Эмериком в начале 1860-х годов по собственному вкусу — без всяких претензий на «замковую» представительность и без желания во что бы то ни стало потрясти чужое воображение.

«Скарбчык», каплица, жилой и кухонный флигеля, амбар, оранжерея, теплицы, питомники, хозяйственный двор дополняли архитектурный облик усадьбы. Все это было взято в мощную ограду с въездными брамами и окружено прекрасным пейзажным парком, в котором произрастало более восьми тысяч деревьев и кустарников.



Трогательной опекой парка Чапские занимались постоянно, относясь к нему как к равноправному члену семьи. Это зеленое чудо дополняла развитая водная система с двумя каналами и большим озером, на котором расположились два насыпных острова. На одном из них была поставлена статуя Богоматери, на другом — беседка-ротонда на восьми каменных колоннах, накрытых… соломенной крышей. Отраженная в глади воды, беседка и сегодня смотрится удивительно поэтично: кажется, будто меж ее колонн порывы ветра рождают музыкальную мелодию — ни дать ни взять Эолова арфа…



Подземными переходами дворец соединялся с кухонным флигелем в стиле позднего классицизма и со «скарбчыкам», который был переделан в неоготическом стиле из гораздо более старой, чем дворец, постройки в некое подобие средневекового замка и предназначался для хранения менее значимых коллекций. Первый этаж дворца был превращен, по словам одного из друзей графа, в «колоссальную шкатулку». Там размещались главные «древности» станьковского коллекционера, занявшие парадные залы и салоны, рабочий кабинет Эмерика с прилегающей к нему громадной библиотекой, в которой 20 тысяч томов, часто с автографами авторов, соседствовали с географическими картами, гравюрами и нумизматикой. На втором этаже дворца находились покои для отдыха.



…Графские чертоги сожгли партизаны во время Второй мировой войны в отместку за то, что там размещались немцы. Не правда ли, странная месть стенам, которые не выбирают себе гостей — прошеных или непрошеных? Усадьба, увы, лишилась своей архитектурной доминанты, и это прискорбно обедняет ее. Зато, к счастью, уцелели «скарбчык» с забавным камнем-валуном наподобие седла, кухонный флигель, коровник, вместительный и живописный амбар, сложенный из кирпича и бутового камня. Частично сохранились брама в виде трехпролетной стрельчатой арки и сторожка при ней. Восстановлена православная церковь Св. Николая, возведенная Чапскими в 1858 году вблизи озера. По-прежнему глаза порадует парк своими могучими деревьями — стражами истории и ее живыми действующими лицами…

ПРОШЛОЕ, УСНУВШЕЕ НАВЕКИ

Завершая это путешествие, будет, пожалуй, к месту заметить, что шляхетские усадьбы, старинные фольварки издавна формировали вкусы своего времени, отражали в себе стиль эпохи, а порой и стили эпох. Они — рукотворная печать, оставленная ушедшими поколениями на изорванных страницах Книги Бытия. Сколько этих уютных родовых гнезд было некогда разбросано по Беларуси — пока никто точно не подсчитал. Сколько их загублено — разорено, сожжено, разграблено, злобно или равнодушно втоптано в грязь — за десятилетия минувшего, лихого века политических, военных, социальных экспериментов над людьми и историей, — пока нам тоже неведомо. Даже сколько их осталось в живых — мы знаем приблизительно!

А из этих оставшихся лишь немногие могут, и то словно бы краснея, как будто извиняясь, показать сегодня свое поблекшее лицо современникам. Да, с уродливыми шрамами. Да, сильно осунувшееся, неухоженное — и все-таки светящееся изнутри изысканной, первородной красотой, вложенной в эти гнезда их создателями с любовью, с трепетом, со знанием дела…



То был особый союз материи и духа — мир своеобразной культуры, налаженного быта, поведенческих привычек, сословных традиций, семейных взаимоотношений, родовых преданий и легенд, что копились из века в век, передавались из рук в руки… Он звал, он манил к себе теплом и уютом домашнего очага. Он ранил душу ничем не истребимыми воспоминаниями детства и юности. Он заставлял до одури рыдать на чужбине, какой бы благоустроенной она ни была, об утраченном счастье, которое — через страны и континенты — пробивалось к изгнаннику волшебно мерцающими огнями в окнах родного дома…

Рухнул ли этот мир окончательно, точно охваченные бушующим пламенем стропила, и теперь догорает, испепеляя себя дотла в жалких остатках былого величия и великолепия? Возьмем на себя смелость сказать: нет! И только от нас самих зависит, станет ли его сегодняшнее существование агонией, или оно наполнится иным содержанием и таким образом обретет новую, полнокровную жизнь…

5 сентября 2021 г.

Это романтическое ретропутешествие знакомит с расположенными неподалеку от Минска усадьбами старинного рода графов фон Гуттен-Чапских, представители которого внесли свой неоценимый вклад в историю Беларуси. Один из них — Кароль Чапский более десяти лет был минским городским головой. Действуя с брутальным размахом, он превращал провинциальный губернский центр в город воистину европейского масштаба и благоустройства. Девиз рода Гуттен-Чапских и дал название этому путешествию, которое, начавшись в Минске, пройдет по живописным окрестностям белорусской столицы.


Современники по праву называли Кароля Чапского «человеком исключительных способностей, энергии и инициативы, широких взглядов, человеком труда и сил необычайных». Когда он заступил на должность городского головы — главного лица в иерархии тогдашней исполнительной власти в Минске, ему было 30 лет. К тому времени Кароль уже закончил немецкую гимназию в Петербурге и Дерптский (ныне — Тартуский) университет со степенью кандидата политической экономии и статистики.



Его служебная карьера началась в городе, который обладал крупнейшим в Беларуси городским бюджетом (чистый годовой доход от хозяйственной деятельности и налогов составлял около 350 тысяч рублей), занимал 19-е место среди городов России с числом жителей более чем в 50 тысяч человек (в нем было около 90 тысяч жителей) и уже тогда недвусмысленно претендовал на то, чтобы стать столицей Беларуси. Разве можно было желать лучшей стартовой площадки для осуществления амбициозных планов отлично образованного молодого человека, да к тому же наделенного от природы вулканическим предпринимательским темпераментом?!

Кароль Чапский фонтанировал идеями. «Окультуривание» города дало о себе знать во многих крупных, инициированных им проектах, таких как открытие в 1892 году трамвая на конной тяге (конки), через три года — электростанции, еще через год — телефонной станции общего пользования, кстати первой в Беларуси. А кроме того, при нем появились пивзавод, ломбард для малоимущих, странноприимные дома, госпиталь, амбулатории, электрическое уличное освещение, мостились улицы, основывались одно за другим благотворительные общества…

Действуя столь всеохватно, молодой граф не избежал, конечно, обвинений в финансовых злоупотреблениях, адресованных даже не столько ему самому, сколько разжиревшим на сомнительной торговле городскими землями и на бюрократической казуистике делопроизводства минским чиновникам. Развязка наступила в 1901 году, когда Кароль, переизбранный вопреки воле Минской думы и хмурившихся представителей царской власти на пост городского головы, решил покинуть свою должность. Плоды его рук можно увидеть, к счастью, и сегодня.

ПО СТАРЫМ МИНСКИМ АДРЕСАМ

Это — сохранившиеся в Минске здания городского театра и пивзавода. Как поживают они в настоящее время?

Театр начали возводить в июне 1888 года. Дело шло, однако, ни шатко ни валко — денег явно не хватало. И тогда Кароль Чапский, к тому времени уже градоначальник, решил продать купцу Роговому на сруб лес, принадлежавший городской управе. Вырученные деньги с дополнительными субсидиями и пожертвованиями были вложены в строительство, и благодаря энергичным заботам Чапского театр открылся 5 июня 1890 года драматическим спектаклем «Сфинск» Октава Фелье в исполнении любителей. А свой первый сезон он начал 9 сентября 1890 года спектаклем «Злоба дня» Николая Потехина.



С 1920 года в этих стенах (улица Энгельса, 7) разместился Белорусский государственный театр, которому в 1944 году было присвоено имя Янки Купалы, а в 1955 году — звание академического. Подмостки Национального академического театра имени Янки Купалы — так звучит теперь его широко известное имя — видели и слышали блистательных актеров: в музее театра развернута поистине звездная галерея их сценических портретов. А сколько знаменательных для судеб Беларуси событий происходило здесь!..



Что до пивзавода, то К. Чапский в 1894 году приобрел существовавшее ранее на этом месте здание, расширил его и значительно усовершенствовал производство. Через два года пивзавод покупает семейство Леккертов. С той поры он не прекращал своей деятельности даже в военные годы. Теперь в этих старых корпусах варит пиво ОАО «Пивзавод «Оливария» (ул. Киселева, 30). Было время (1993—1999), когда тут выпускали и пиво «Граф Чапский». Казалось бы, марка-брэнд (да еще какая — с исторической патиной!) сама идет в руки производителей бодрящего напитка… Сейчас здесь выпускается 16 сортов пива высокого класса. А в музее пивзавода обязательно вспоминают имя Кароля Чапского. В его честь в 2015 году на фасаде музея укреплен барельеф.



Ну а теперь, следуя от пивзавода по бывшей Александровской (ныне Максима Богдановича) улице, попадем на Немигу, а оттуда двинемся по направлению к бывшему Койдановскому тракту. И вскоре окажемся на Брестском шоссе — оно, за кольцевой дорогой, подведет нас вплотную к деревне Волчковичи, чье историческое имя, исключительно по недомыслию, в последнее время переделали в… Волковичи. Но все-таки…

ВОЛЧКОВИЧИ НА ПТИЧИ

Деревня прильнула к берегу созданного здесь в 1967 году водохранилища Птичь, именуемого еще и Волчковичским (не Волковичским!). В XIX веке Волчковичи были фольварком, которым владели супруги Чапские — Ежи (младший брат Кароля) и Юзефа (Жозефина) Каролина, дочь гофмейстера австрийского императора-долгожителя Франца Иосифа I и фрейлины императрицы Елизаветы.

Чапские заложили здесь, на месте прежней деревянной святыни, кирпичный костел во имя Сердца Иисуса и Пресвятой Девы Марии. Огненно-красная святыня, выполненная по проекту знаменитого архитектора Генриха Гая, словно маяк, пылала на пригорке левого берега Птичи и, паря над окрестностями, эффектно «держала» панораму фольварка выразительным силуэтом своей асимметрично поставленной башни-звонницы.



Храм освятили в 1904 году, когда Юзефы Каролины уже не было в живых. Ее похоронили поблизости от костела — увы, снесенного позже, при строительстве водохранилища. А вот надгробие-крест на ее могиле чудом уцелело. Оно было частью впечатляющего своей пластикой скульптурного ансамбля, также спроектированного Генрихом Гаем и исполненного из шведского черного гранита варшавским скульптором Анджеем Прушинским.



На боковой стороне надгробия высечены начальные слова католической заупокойной молитвы: «Requiem aeternam dona eis, Domine…» («Вечный покой даруй им, Господи…»), которые имеют продолжение: «…lux perpetua luceat eis» («…и вечный свет пусть светит им»). Монументальный памятник, поставленный у кромки полузаброшенного ныне кладбища, на холме над Птичью, воспринимается ныне как торжественный реквием в память об Юзефе Каролине, покинувшей мир в 36 лет…

ОАЗИС БОГЕМЫ

Из Волчковичей наш путь лежит вдоль русла Птичи. Повернув с правой полосы шоссе Р1 на его левую полосу, съезжаем на извилистую проселочную дорогу. Она то взбегает на пригорок, то спускается с него, следуя по землям, что некогда принадлежали Чапским. За Атолино попадаем в деревню Прилуки. Нетрудно догадаться, что лежит она при луке — изгибе — реки Птичь. Здешнее имение Прилуки известно с ХVII cтолетия, так же как и православный монастырь, основанный тут Анной Стеткевич. Веком позже новые владельцы усадьбы Ивановские перестроили обитель в замок, но, к их досаде, в нем поселилось… привидение. Слухи об этом, будоража воображение обывателей, стали расползаться по окрестностям и — угодили под перо знаменитого польского поэта Антона Эдварда Одынца, создавшего балладу о «заколдованном замке».



От Ивановских по женской линии Прилуки перешли к Франтишку Ошторпу — предводителю дворянства Минской губернии. Он слыл широкой души человеком, хлебосолом, в имениях которого гости пировали порой целыми неделями. Его дочь Людвика вышла замуж за минского маршалка и к тому же известного агронома Оттона Горватта. «Заколдованный замок», ранее поглотивший монастырь, при Горваттах пережил чудодейственное преображение — иного слова, кажется, и не подберешь. Он превратился в великолепный неоготический дворец в духе эстетики романтизма. Здесь в изобилии появились башни, башенки, крепостные зубцы… Эта мощная романтическая волна, подобная девятому валу, выплеснулась на фасады флигеля, оранжереи, даже конюшен, а старый итальянский (террасный) парк по тогдашней моде был спешно переустроен в пейзажный…

В 1872 году усадьбу Прилуки, незадолго до этого пережившую большой пожар, приобрел граф Эмерик Гуттен-Чапский и сразу же занялся ее восстановлением. Почти треть века, с 1886 до 1917 года, имением владел его младший сын Ежи, уже знакомый нам по Волчковичам. Дворец был архитектурной и исторической доминантой имения и, пожалуй, наиболее выразительной неоготической резиденцией Беларуси ХIX столетия, органично вписанной в естественное природное окружение и рукотворные пейзажные картины.

Прилукская усадьба слыла оазисом богемы: здесь собирались литераторы, художники, музыканты, артисты… Неоднократно бывал здесь Чеслав Монюшко с сыном Станиславом, будущим знаменитым композитором; дважды гостил художник Наполеон Орда, прославивший свое имя гравюрами и акварелями памятников старины. В 1876 году он запечатлел усадьбу с парадной и парковой сторон. Его романтические акварели весьма пригодились, когда в 1950-х годах восстанавливали дворец, а спустя сорок лет — жилой флигель и хозяйственные постройки.



Между прочим, резиденцию Чапских до ее разорения «задокументировали», сами того не подозревая, кинематографисты. Съемками художественного фильма «Лесная быль» по повести Михася Чарота в 1926 году дебютировала киностудия «Савецкая Беларусь». Режиссер Юрий Тарич снимал интерьерные сцены в Ленинграде, а натурой для своей картины, богатой на приключения, трюки, погони, избрал здешнюю усадьбу. Эффект оказался столь гипнотически завораживающим, что и через восемьдесят лет телевизионщики, готовя исторический сюжет о Прилуках, просто не могли не воспользоваться этим, если угодно, первым отечественным триллером — ведь в его «усадебных» кадрах было столько волшебного аромата подлинности…

Сейчас тут размещен Белорусский научно-исследовательский институт защиты растений, поддерживающий дворец в хорошем состоянии. Попрощавшись с Прилуками, все теми же старинными дорогами, через Самохваловичи, направимся в родовое гнездо Чапских — Станьково. Но о нем — в следующий раз.

22 июня 2021 г.

З цэнтра Мінска наўпрост на поўнач вядзе вуліца Даўгінаўскі тракт, што пераходзіць за кальцавой дарогай у шашу Р58 Мінск — Мядзел. Гэтая шаша і ёсць не што іншае, як значна пашыраны і мадэрнізаваны Даўгінаўскі тракт (або шлях ці гасцінец — гэта словы-сінонімы). Больш за сорак кіламетраў старога тракту ўвабрала ў сябе гэтая новая дарога. А разам з кіламетрамі да яе далучыліся славутасці і, вядома ж, успаміны аб чатырох стагоддзях гісторыі знакамітага шляху. Дык вось зараз ён прывядзе нас на беларускі літаратурны Парнас!

ПАПЕРНЯ
У пачатку ХІХ стагоддзя тут, на рацэ Вяча, быў пабудаваны папяровы млын, інакш кажучы — паперня, на якой паўсаматужным чынам рабілі паперу, з-за чаго і селішча атрымала такую назву. Пасля паперню тут замяніла піларама — яна працавала ад таго ж млынавага кола, якое круціла рачная плынь Вячы. Тройчы на год праводзіліся ў Паперні шумныя кірмашы, а ля спуску да ракі стаяла мураваная карчма — адна са шматлікіх на Даўгінаўскім тракце, пра што гаворка яшчэ наперадзе.


У 1970-х гадах на Вячы, уверх ад Паперні, створана аднайменнае вадасховішча плошчай амаль у 170 га. Упадаючы ў вадаём, рака робіць пятлю і ўтварае жывапісную пойму. Рачная даліна, лугі, лесапарк вабяць прыгожымі краявідамі. Аматары прыроды і рыбакі высока цэняць гэтыя ландшафты і ахвотна прыязджаюць сюды ў любую пару года.



А на паўночна-ўсходнім беразе вадасховішча, прыкрытая стогадовым хваёвым борам, захавалася частка парка былога фальварка Казіміраўка, які ў сярэдзіне ХІХ стагоддзя набыў генерал-лейтэнант у адстаўцы, дырэктар Мінскага рэальнага вучылішча Іван Самойла. Яго сын, Уладзімір Самойла, рыхтаваў Янку Купалу, тады яшчэ Яна Луцэвіча, для паступлення ў вучылішча. І хоць «нічога з гэтага не атрымалася», як успамінаў пазней паэт, аднак дружба паміж Уладзімірам Самойлам і Янкам Купалам адыграла ў лёсе апошняга немалаважную ролю.



У маі 1905 года, пры самым блізкім удзеле Самойлы, у мінскай газеце «Северо-Западный край» быў надрукаваны купалаўскі «Мужык» — твор, які, па сутнасці, стаў першым словам будучага народнага песняра ў сучаснай беларускай літаратуры. У 23 гады ён падпісаў гэты верш сваім псеўданімам Янка Купала.
Шэфства Самойлы над маладым паэтам працягнулася і пазней, калі ў 1906 годзе ён пераслаў вершы Купалы ў Пецярбург Браніславу Эпімах-Шыпілу — вядомаму дзеячу беларускай культуры, аднаму з арганізатараў выдавецтва «Загляне сонцэ i ў нашэ ваконцэ». Праз два гады ў гэтым выдавецтве выходзіць першая кніга Купалы «Жалейка». Высокую ацэнку гэтай кнізе Уладзімір Самойла даў у сваёй рэцэнзіі на старонках газеты «Наша Нiва», назваўшы вершы Купалы «люстэркам, у якім свеціцца душа беларуса».

ЛАНДШАФТНЫ ЗАКАЗНІК «КУПАЛАЎСКІ»

Але ж засталася ззаду Казіміраўка на Вячы, а шаша выводзіць нас да вёскі Лускава, што знаходзіцца ля скрыжавання дзвюх старых дарог — Старавіленскага і Даўгінаўскага гасцінцаў. Едучы ў напрамку на Даўгінава, неўзабаве апынёмся на тэрыторыі ландшафтнага заказніка «Купалаўскі», які займае плошчу амаль у чатыры тысячы га і створаны ў 2000 годзе.





Ён зусім не выпадкова так названы, бо ўключае ў сябе тыя мясціны, дзе «вандравала» ад хутара да хутара сям'я беззямельнага арандатара Дамініка Луцэвіча з сынам і першым памочнікам бацькі — Янам. Пазбаўлены магчымасці атрымаць належную адукацыю, Купала напіша ў аўтабіяграфічных нататках: «Патрэба прымусіла мяне ўзяцца за іншую навуку, а менавіта чытаць сумную кнігу памешчыцкай раллі і пісаць сумную аповесць свайго гора сахой ды касою».



Дамінік Луцэвіч памёр у 1902 годзе, калі Яну ішоў 20-ы год. Прыняўшы на сябе ўсе клопаты пра родных, будучы паэт неўзабаве, аднак, адмовіцца ад арэнды зямлі, стане працаваць хатнім настаўнікам, пісарам у судовага следчага ў Радашковічах, на панскіх броварах, а потым паедзе ў Вільню і, пачаўшы супрацоўніцтва з газетай «Наша Нiва», абярэ сабе іншую дарогу ў жыцці. Але сюды, у родны яму куток, ён будзе з замілаваннем вяртацца зноў і зноў. Часта прыйдзецца яму праязджаць старым гасцінцам, і таму нездарма ў 1926 годзе ён напіша верш «Па Даўгiнаўскiм гасцiнцы»:

Знаёмы гэты мне шлях родны –
Даўгiнаўскi вядомы шлях!
Якi нёс годных i нягодных
На векавых сваiх плячах.



АКОПЫ

У біяграфію паэта асабліва трывала ўвайшоў фальварак Акопы, дзе Купала стварыў каля 80 лепшых сваіх твораў: драму «Раскiданае гняздо», вадэвіль «Прымакi», знакамітую «Паўлiнку»; у Акопах ж былі напісаныя паэмы «Бандароўна», «Магiла льва», «Яна i я», многія вершы… Пачутыя ім тут легенды, песні, сама прырода гэтага ляснога, ўзгорыстага лагойскага краю па-свойму праламляліся, адбіваліся ў яго творчасці. Паэтычная калыска народнага песняра — Акопы адзначаны на літаратурнай карце Беларусі адкрытым у 1992 годзе музеем Янкі Купалы. Дакладней кажучы, Акопы — гэта і прыродны экспанат, і адначасова экспанат музея «Акопы», размешчанага ў вёсцы Харужанцы, што знаходзіцца ў двух кіламетрах ад былога фальварка. У мінулым, 2020-м годзе, дзякуючы ажыццёўленай рэнавацыі, Акопы набылі новыя рысы, колеры, адценні…

ЛЫСАЯ ГАРА

Вандруючы па Купалаўскім заказніку, безумоўна, варта завітаць да гэтае гары — яна другі па вышыні пункт Беларусі (342 м), які саступае толькі тры метры гары Дзяржынскай (ці Святой — да 1958 года). У канцы 1960-х гадоў побач з Лысай Гарой нечакана з'явіліся дачы беларускіх пісьменнікаў, што стала асноўнай фабулай паэмы «Сказ пра Лысую гару». Яе аўтар, схаваўшыся пад псеўданімам «Францішак Вядзьмак-Лысагорскі», эпічна апавядаў: «Быў час, быў век, была эпоха...»
Багацце бытавых дэталяў з жыцця літаратараў (знакамітых і не вельмі), ярка-сатырычныя, а часам і гратэскныя фарбы ананімнай паэмы адразу зрабілі яе сапраўдным бэстсэлерам! Разыходзілася яна па руках, спачатку ў машынапісных асобніках, нібы гарачыя піражкі. Прайшло 30 гадоў, як пішуць у раманах...



І вось у 2003 годзе «Францішак Вядзьмак-Лысагорскі» нарэшце паказаў свету свой сапраўдны твар: Ніл Гілевіч, народны паэт Беларусі (які нарадзіўся, можна сказаць, па суседстве з Лысай Гарой — бываюць жа такія супадзенні!). Па сцвярджэнні аўтара, ідэі для сюжэтаў яму час ад часу падкідваў Мікола Аўрамчык. Зрэшты, апошні, у свае 83 гады, не на жарт пакрыўдзіўся на Ніла Гілевіча і вельмі пераканаўча даказваў, што паэму яны пісалі ўсё ж такі разам. Вось як — у запале гарачай палемікі — была раскрытая адна з інтрыгуючых загадак беларускай літаратуры ХХ стагоддзя ... (Заўважым напрыканцы, што ў Вядзьмака ў апошнія гады з'явілася нямала зухаватых клонаў, якія ў той жа «лысагорской» манеры працягваюць бязлітасна біць сатырай па тым, што трапляе пад іх вострае пяро. Жыў курылка!)

ЖУКАЎКА

Але ж пакінем у самоце знакамітую яшчэ з язычніцкіх часоў Лысую Гару, балазе нястомны гасцінец кліча нас рушыць далей — у вёску Жукаўку. Па-за ёю ў мінулым стагоддзі стаяла вялікая карчма на пустым месцы, таму і названая «Пустка». Аб тутэйшых корчмах вельмі каларытныя замалёўкі зрабіў у 1939 годзе на старонках сваёй аўтабіяграфічнай аповесці «У дрымучы лясах» ураджэнец мястэчка Пасадзец пры Даўгінаўскім тракце Змітрок Бядуля (1886–1941). Дамо яму слова: «...корчмы-станцыi мiнскi тракт меў, бадай, праз кожныя дзесяць кiламетраў. Тут п’янствавала навакольнае сялянства. Тут аддавалi за гарэлку апошнi пуд збожжа, апошнi кажух. Тут ачумелыя п’янiцы бiлiся каламi, абдымалiся, цалавалiся, ды зноў пiлi, ды зноў бiлiся... Ля карчмы заўсёды бывала «весела» — галоўны тэатр, галоўнае вiдовiшча аколiцы...»



Здаецца, сюды ж просіцца і яшчэ адна ёмістая цытата з Бядулі — так бы мовіць, мазок пэндзлем майстра да групавога партрэта рамізнікаў, якіх на той час называлі «балаголамі». Менавіта яны многія дзесяцігоддзі заставаліся прызнанымі гаспадарамі амаль усіх беларускіх шляхоў, гасцінцаў, трактаў. «Перавозкай тавараў займалiся патомныя ад дзедаў i прадзедаў балаголы. Яны называлiся «камiсiянерамi». Гэта былi людзi-асiлкi, абветраныя сцюжай i апаленыя спёкай. Усе, нiбы на падбор, высакарослыя, барадатыя, у доўгiх бобрыкавых балахонах з капюшонамi, падпярэзаныя шырокiмi рамнёвымi паясамi. Ад камiсiянераў пахла дзёгцем, гарэлкай, конскiм потам i лесам».

КАРПІЛАЎКА

Ледзь-ледзь развітаўшыся з балаголамі, ужо бачым справа ля дарогі ўказальнік «Карпілаўка». Побач з гэтай вёскай раней мясцілася аднайменная сядзіба пісьменніка і журналіста Антона Лявіцкага (1869–1922), вядомага пад загадкавым псеўданімам «Ядвігін Ш.». У Карпілаўку Антон Лявіцкі пераехаў са сваёй сям'ёй у 1897 годзе. І да яго з Акопаў часцяком стаў наведвацца сын суседа-арандатара Дамініка Луцкевіча — Ян. «У перыяд 1904—1906 гг., — успамінаў пазней Янка Купала, — я пазнаёміўся з Ядвігіным Ш. (жылі мы па суседстве). Гэта была для мяне вялікая падзея. Я ўпершыню сутыкнуўся з чалавекам, які быў не толькі пісьменнікам, але і пісаў па-беларуску. 3 ім я вельмі зблізіўся. Ён мне шмат расказваў пра незнаёмыя мне дагэтуль пісьменніцкія справы і г. д. Чалавек ён быў з вышэйшай адукацыяй (праўда, універсітэту з-за рэвалюцыйных справаў не закончыў), прытым вельмі цікавым і дасціпным субяседнікам».
На месцы колішняй сядзібы, якую пісьменнік абагаўляў (інакш, бадай, і не скажаш!), пастаўлены мемарыяльны камень. Да нашых дзён ацалелі толькі фрагменты старога парку з крыніцай і камлюкаватым дубам ды ліпавая алея, што некалі атачала вялікі сад...



27 мая 1910 года гэты няўрымслівы чалавек пачаў з Вільні пешы пераход, які доўжыўся чатыры месяцы. Пераадолеўшы больш за чатыры сотні кіламетраў, Ядвігін Ш. дабраўся нарэшце да роднай Карпілаўкі. Пры гэтым ён наведаў дзесяткі вёсак, хутароў, мястэчак і перадаў свае ўражанні ад убачанага, што чаргаваліся з успамінамі пра мінулае, у нарысах пад назвай «Лiсты з дарогi». Яны былі апублікаваныя ў «Нашай Нiве». У рэдакцыі гэтай газеты, якая выходзіла ў Вільні ў 1906–1915 гадах і сабрала вакол сябе лепшыя літаратурныя сілы беларускага нацыянальнага Адраджэння, Антон Лявіцкі некаторы час працаваў сакратаром і загадчыкам літаратурным аддзелам. Там жа, у Вільні, на могілках Росы, ён спачыў…

У КАНЦЫ ШЛЯХУ

Зрэшты, мінуўшы Карпілаўку, старадаўні гасцінец ля вёскі Калачы развітваецца з дарогай Р58. Адсюль да некалі ажыўленага мястэчка, а цяпер аграгарадка Даўгінава застаецца крыху больш за сорак кіламетраў. І на гэтым, заключным адрэзку шляху, дзе дарога грунтавая некалькі разоў змяняецца асфальтаванай, Даўгінаўскі тракт можа распавесці падарожніку шмат цікавага, і нечаканага, і павучальнага, бо пра ўсё гэта дасёння захоўвае ён трапяткія ўспаміны...
Мы ж у канцы падарожжа на айчынны літаратурны Парнас маем згадаць аб тым, што ў 1921 годзе гэтую старадаўнюю дарогу ў трох месцах перарэзала савецка-польская мяжа, якая амаль на два дзесяцігоддзі падзяліла Беларусь на дзве палітычна і эканамічна супрацьлеглыя часткі, — тады і пачалося запусценне, адзічанне гасцінца. Потым савецкія ўлады з 1939 года пачалі знішчэнне хутароў, у якіх жыла большасць тутэйшага насельніцтва. Падчас вайны гэты край стаў партызанскай зонай. На тракце былі разбураныя ўсе масты. Ад карных аперацый пацярпелі многія вёскі. Значныя тэрыторыі ператварыліся ў бязлюдную пустыню...
Тым не менш ацалелыя фрагменты гасцінца і сёння працягваюць служыць людзям. Уключаныя ў добраўпарадкаваную шашу Р58, яны знаёмяць нас з найбагацейшай мінуўшчынай Даўгінаўскага тракту. Але ж не забудзем, што прачэрчаныя з дапамогай лякалаў і лінейкі аўтастрады, прапаноўваючы сучасныя выгоды падарожнікам, у той жа час выцясняюць з нашага паўсядзённага кругавароту старыя павольныя жывапісныя гасцінцы, шляхі, тракты, як бы адсоўваючы іх за непатрэбнасцю на абочыну жыцця — жыцця, якое стагоддзямі віравала на іх і якое без іх проста нельга сабе ўявіць...

4 апреля 2021 г.

Пасха — самый большой христианский праздник. С ним связано множество традиций, сформировавшихся веками. Важная составляющая этого праздника на наших землях — кулинарное празднество. О том, как праздновали Пасху в магнатских усадьбах, в скромных шляхетских усадьбах, в городах и даже в деревенских избах — находим в множестве литературных источников, даже в кулинарных книгах. Подробнее — приглашаем в наши экскурсии, например, к Сапегам в Деречин с Анатолием Вараввой: "Зельвенский кирмаш" (Сынковичи — усадьба Верес — Зельва — Деречин — Дятлово — Новая Мышь) https://viapol.by/assembly/6.22.htm


В страстную субботу как в городах, так и в деревнях в костёл несли святить яйца и соль, после чего их ставили на праздничный стол. Пасха в народной кухне была значительно скромнее, чем в шляхетской, но сильнее связана со старыми обычаями и обрядами. К таким пережиткам языческих верований относятся «писанки» — крашеные крутые яйца, искусно расписанные крестьянками. Обычай красить яйца на Пасху сохраняется по сей день. В старину «писанки» нередко представляли собой настоящие шедевры народного искусства. Яйцо издавно считалось символом жизни, и неудивительно, что оно занимало главное место на пасхальных столах, так как Пасха — это праздник пробуждающейся к жизни природы. Особенно часто раскрашивали «писанки» в красный цвет. Красные «писанки» обладали, согласно древним славянским поверьям, магическими свойствами и якобы очень помогали в сердечных делах.

7 октября 2019 г.

Путешественник, следующий по реконструированному и необычайно похорошевшему Гродненскому шоссе М6, зачастую и не подозревает, какой сюрприз приберегла для него дорога в скромной деревне Мурованка! Стоит только свернуть с шоссе у агрогородка Можейково — и всего через несколько минут пути, среди скромного сельского пейзажа, в тесном окружении крестьянских домов, на глазах вырастает один из самых знаменитых памятников архитектуры Беларуси (категории «0»!) — храм-крепость, известный сейчас как церковь во имя Рождества Богородицы. Наша групповая экскурсия «Наднеманский край» по маршруту Мурованка — Желудок — Щучин — Старые Василишки — Василишки https://viapol.by/corporate/bel-1.7.htm познакомит с этим действительно ценным объектом.


КАМЕННЫЙ ШЕДЕВР

Сооруженная в 1524 году (в пору строительства Мирского замка), она органично сочетает в себе готику и ренессанс. Почти квадратная в плане, покрытая высокой черепичной крышей, церковь завершена полукруглым алтарем. По углам ее поднимаются четыре цилиндрические оборонительные башни, внутри которых прежде располагались винтовые лестницы. Они выводили к помещению под крышей, где находилась боевая галерея. По всему периметру храма и в башнях были устроены бойницы, а в подземелье церкви — склад для оружия, боеприпасов и культовых ценностей. Этот оборонительный антураж убедительно довершала подъемная заслона — герса, устроенная над входом (она исчезла лишь к началу ХІХ века).



Композиционно церковь в Мурованке (очевидно, сама деревня получила свое название от каменного храма — «мурованки») близка к Сынковичской святыни, что под Слонимом. Вместе с тем утонченное, ритмически выверенное пластическое решение фасадов этого храма несет на себе печать более ярко выраженного ренессансного влияния. Интерьер же Мурованки завораживает изысканной красотой своих сводов. Нарочито-нервный рисунок ребер-нервюр, которые по воле зодчего то превращаются в сложнейшие пространственные фигуры, то собираются в пучки к четырем внутренним столбам, — лучшее доказательство свободного владения местными мастерами строительными приемами из арсенала готического искусства.



Церковь-крепость пострадала во время войн середины ХVІІ — начала ХVІІІ столетия. Долгое время пустовала. Пережила несколько варварских ремонтов, но и сегодня, став действующим православным храмом, доносит до нас суровое дыхание своей эпохи, производит неизгладимое впечатление, когда встречаешься с ней воочию, а не на фотоиллюстрациях, в туристских буклетах, на почтовых конвертах или юбилейных монетах…

Этим каменным стенам совсем скоро исполнится полтысячелетия, а они и сегодня кажутся несокрушимыми. Иные человеческие судьбы удивительно подобны вот таким памятникам…

НЕСГИБАЕМЫЙ ВАЛЕРИЙ

От Мурованки чуть более десятка километров до городского поселка Желудок — родины Валерия Антония Врублевского, видного революционного деятеля, соратника Викентия Константина (Кастуся) Калиновского. В 2011 году, к 175-летию со дня рождения В. Врублевского, в Желудке установлен памятный знак в сквере на улице, носящей его имя.



Родился «несгибаемый Валерий» в семье лесничего и, пойдя по стопам отца, окончил Петербургский лесной институт. Возвратившись на родину, получил место инспектора лесной школы. В начале 1860-х годов участвовал в создании подпольной революционной организации в Гродно, помогал Калиновскому выпускать и распространять нелегальную революционно-демократическую, первую на белорусском языке газету «Мужыцкая праўда», которая сыграла огромную роль в подготовке восстания 1863 года в Беларуси (вышло семь ее номеров на латинке).



Во время восстания Врублевский — ему шел тогда 27-ой год — руководил боевыми действиями повстанцев на Гродненщине, а потом — на Подляшье и в Люблинском воеводстве, зарекомендовав себя как талантливый военачальник. После тяжелого ранения чудом спасся от врагов и эмигрировал во Францию. Военно-полевой суд в Гродно заочно приговорил его к смертной казни… Полководческий талант Врублевского во всей полноте раскрылся во время Парижской коммуны 1871 года. В течение четырех месяцев он находился на переднем крае борьбы в осажденном Париже. Ему было присвоено звание генерала и поручено командование одной из армий восставших. Как и на родине, во Франции он был заочно приговорен к смерти версальским судом.



После падения Коммуны Врублевский оказался в Лондоне, стал членом Генерального Совета І Интернационала. Затем была Женева, откуда этот дважды приговоренный к смерти революционер собрался ехать... в Россию. Как обрадовались бы царские власти, если бы им удалось схватить полковника «мятежа 1863 года» и генерала-коммунара в одном лице! Но тщетно: переодетый офицером с документами на чужое имя и никем не узнанный, Валерий Врублевский добрался до Одессы и даже — до Петербурга, а затем вернулся в Женеву.
В 1885 году, когда он уже приближался к своему 50-летию, последовала амнистия коммунарам. Он возвращается в Париж, затем переезжает в Ниццу. В этом роскошном средиземноморском курорте Врублевский не отдыхал, залечивая старые раны, что было бы естественно в его положении, а работал, и не кем-нибудь, а поденщиком-молотобойцем. Надо было зарабатывать на кусок хлеба…
Наконец, вновь Париж, должность мелкого служащего в газете, тесная квартирка, где, кроме кровати, не было ничего. Поседевший и больной, он жил лишь воспоминаниями о своей героической молодости, похожий, по свидетельству современников, на орла со сломанным крылом. Несмотря на преклонный возраст и старые раны, Врублевский постоянно следил за известиями с родины. Знакомый с детства Желудок навсегда сохранился в его памяти рассказами, услышанными им тут зимними вечерами от отца — о приключениях лесничего в вековых пущах, по которым ужом вьется Неман…



Умер Врублевский 5 августа 1908 года. В одиночестве. За его гробом, покрытым красным полотнищем, шли тысячи парижан, прощаясь с тем, кто был, пожалуй, последним из когорты великих революционеров ХІХ века. О воинской доблести Врублевского красноречиво свидетельствует скупая, но емкая надпись на памятнике, установленном в его честь на кладбище Пер-Лашез: «Под его командованием 101-ый батальон коммунаров, созданный из рабочих ХІІІ и ХV округов, десятикратно обращал в бегство превосходящие силы версальцев».

6 июня 2019 г.

Трудами Джованни (Яна) Мария Бернардони (1541—1605) возведен несвижский костел Божиего Тела — первый памятник барокко в Восточной Европе. В 1993 году бронзовый бюст творца этого уникального храма был открыт в Старом парке Несвижа. К великому сожалению, не сохранилось портретного изображения знаменитого архитектора, и скульптор Сергей Гумилевский, отталкиваясь от собственных представлений о творческом и жизненном кредо зодчего, создал образ сильного, целеустремленного человека… Экскурсии в Несвиж в Виаполе — каждую неделю; каждые среду, четверг, пятницу, субботу... Приглашаем! https://viapol.by/assembly/1.1.htm


ДОРОГОЙ ИЗ АЛЬП — В РИМ

Родившись в 1541 году в местечке Каньо (Cagno), среди очаровательных пейзажей на севере Италии, в Ломбардии, граничащей со Швейцарией, Бернардони подрастал и мужал в окружении архитектурных шедевров и носителей имен, принадлежащих ныне Олимпу общечеловеческой культуры. 23-летним молодым человеком попал он в Рим, стремясь вступить в орден иезуитов и стать архитектором. Случилось это в 1564 году, когда иезуиты готовились к строительству своего главного храма во имя Иисуса (il Gesù — иль Джезу́) по плану, выполненному перед уходом из этого мира Микеланджело, коему принадлежит откровенное признание: «Лишь с красотою дружен гений мой. Она меня с рожденья уязвила…»



Создавал Иль Джезу Джакомо Бароцци да Виньола, а окончательную отделку храма выполнил его ученик Джакомо делла Порта, который обучался архитектурному мастерству и у Микеланджело. Такое созвездие имен не могло не оказать глубокого влияния на формирование таланта будущего автора несвижского костела иезуитов, в котором он блестяще реализовал идею и модель римского прототипа и с которого началось триумфальное двухсотлетнее шествие стиля барокко по нашей земле…

Почти два десятилетия трудился для ордена Джованни Мария Бернардони в родной Италии (Рим, Милан, Флоренция, Неаполь) и на острове Сардиния, что принадлежал тогда Испании. Опыт, мастерство, профессиональная уверенность обретены. И, присягнув на верность ордену, дав монашеские обеты Бедности, Целомудрия и Послушания, «брат-прислужник» отбыл в Речь Посполитую. Здесь он проживет двадцать два года — до своей кончины. Из них тринадцать лет — в Несвиже у князя Миколая Крыштофа Радзивилла Сиротки (1549 — 1616).





В СТОЛИЦЕ РАДЗИВИЛЛОВ

По дороге в Несвиж Бернардони на три года задержался в Польше (главным образом — в Люблине) и сразу же недвусмысленно показал свой характер тамошним иезуитам: он не каменщик, но — архитектор и приехал для проектирования и руководства строительными работами. Иезуиты пожаловались на его строптивость в Рим, однако были вынуждены согласиться с доводами упрямого итальянца!

И вот наконец-то Несвиж! Сюда в середине 1586 года, после многочисленных напоминаний князя Сиротки, прибыл архитектор-монах и, выполнив проект костела, возвел его. 1 сентября 1593 года в храме состоялось первое богослужение…



Рядом с костелом шло и строительство, им же опекаемое, ренессансного коллегиума, запроектированного в Риме и, к сожалению, почти полностью утраченного еще в первой половине ХIX столетия.



В 1596 году Бернардони посылает из Несвижа запрос генералу ордена насчет своего нового назначения, ибо, по его мнению, здесь он полностью выполнил свою миссию. Тем не менее архитектор задержится в этом городе аж на три года — до отъезда в Краков, откуда его к себе вызовет уже Бог...

Чем же он занимался в 1596—1599 годах, когда ему было уже давно за пятьдесят? Проектировал или возводил новые постройки? Некоторые исследователи именно так и полагают, без достаточных к тому оснований приписывая Бернардони авторство нескольких архитектурных памятников как в самом Несвиже, так и в окрестностях радзивилловской столицы и даже — вдали от нее. При этом основным доказательством такой «атрибуции» творческого наследия Бернардони служат или зыбкие косвенные данные, или так называемые «аналогии» (а методом аналогий, как выразился один шутник, можно без труда доказать, что Бог есть и что Бога нет).



Так вот, скрупулезно анализируя документы, известный белорусский архитектор-реставратор и тонкий знаток творчества Бернардони — Валентин Калнин пришел к выводу, что его герой по ночам... вглядывался в небо. Надо же! Ведь туда, заметим попутно, каждодневно направлен и взгляд величественного купола-ока несвижской Фары…

Письмо, посланное Бернардони своему другу и учителю, знаменитому математику и астроному Христофору Клавию (современники называли последнего «Эвклидом ХVI века»), однозначно свидетельствует: зодчий был увлечен астрономией не меньше чем архитектурой и профессионально изучал небесную науку. Убедительный тон эрудита и научная осведомленность отчетливо явлены в этом письме, хотя и написанном уже в Кракове (где Бернардони до последних дней своих строил иезуитский костел Святых Петра и Павла), но подводящим итоги его наблюдений за небом еще в Несвиже.



Нервный почерк автора письма явно выдает его возбуждение. И откровенно говоря, ему было чего волноваться: результаты измерений разными методами привели в замешательство Бернардони своим досадным несовпадением — вот он и просит мэтра астрономии помочь ему разобраться во всем, настойчиво просит вновь и вновь... Это — словно крик человека, оказавшегося в тупике. Невольно возникает мысль: а не была ли для Бернардони астрономия главным смыслом жизни? Для такого предположения и в самом деле есть твердые основания…

В ПОИСКАХ СВОЕЙ ЗВЕЗДЫ

Бернардони двинулся из Каньо в «Вечный город» поздней осенью, когда Млечный Путь направлен с севера Италии на Рим. Таково было не лишенное мистики начало его «звездного пути». В Риме он знакомится с Клавием — консультантом по расчетам церкви Иль Джезу. 2 июня 1567 года, когда Бернардони работает на строительстве иезуитской святыни, Рим накрывает солнечное затмение — ошеломляющий знак Небес! Был ему и другой знак — уже в Сардинии: на небе почти два месяца легкомысленно красовалась своим хвостом — от созвездия Стрельца до Козерога — большая комета, заслонившая своим блеском даже Венеру...

По всему видно: таинственное небо навсегда взяло в плен трепетную душу Бернардони. Он возил с собой книги по астрономии, как и архитектурные трактаты. Из Италии в Польшу, из Польши — в Несвиж, из Несвижа — вновь в Польшу... Его упрекали в том, что он тратит время на эти «непрофессиональные занятия», — а он все равно хватался по вечерам за астролябию…



Наконец, отнюдь не исключено, а, напротив, весьма вероятно, что именно Бернардони с его увлеченностью астрономией и математикой имел самое прямое отношение к знаменитой «Радзивилловской карте Великого Княжества Литовского», впервые опубликованной в Амстердаме в 1603 году (ее другое, уцелевшее издание датируется 1613 годом). Экземпляр этой карты в 2000 году был подарен в Несвиже наследниками Миколая Крыштофа Радзивилла Сиротки «всему белорусскому народу» и сейчас находится в Национальном музее истории и культуры Беларуси в Минске.

Похоже, История отдает нам свои долги: возвращает нам Джованни Мария Бернардони — иного, чем мы знали его прежде. Он искал свою звезду, как ищет ее, пожалуй, каждый из нас, и сам стал яркой звездой на тысячелетнем небосводе белорусского монументального зодчества. Бернардони принес на нашу землю дух Рима ХVI столетия — дух Европы, к коей мы принадлежим не только географически (стоит лишь взглянуть на карту!), но и исторически, культурно, ментально. Пример Несвижа доказывает это — давно и безусловно!

5 мая 2019 г.

5 мая 1819 года — ровно 200 лет тому назад! — в Убеле родился Станислав Ян Эдвард Казимир Монюшко — композитор, дирижер, основоположник польской и белорусской оперы. Сегодня в Смиловичах открывается Музей Монюшко — музыкальная гостиная и два экспозиционных зала. А мы — в Виаполе — в Концертном зале «Верхний город» в Минске уже 4 года каждую пятницу знакомим всех туристов с творчеством Станислава Монюшко во время музыкальной миниатюры «Монюшко встречает гостей» — во время Обзорной экскурсии по Минску.

УБЕЛЬ


Фольварк Убель (неподалеку от деревни Озерный) с 1815 года принадлежал Чеславу Монюшко. Оставив военную службу, он поселился здесь с женой Эльжбетой, урожденной Моджарской (она приходилась правнучкой армянину из Турции Ованесу Маджаранцу (Яну Маджарскому), наладившему для Радзивиллов производство знаменитых «слуцких поясов»). 5 мая 1819 года — ровно 200 лет тому назад! — у них в Убеле родился сын Станислав Ян Эдвард Казимир Монюшко — композитор, дирижер, основоположник польской и белорусской оперы.



В этот оазис детства Станислав будет возвращаться вновь и вновь — в мыслях и наяву. Уже будучи европейской знаменитостью, он побывает тут в последний раз в 45-летнем возрасте.

Две акварели Наполеона Орды запечатлели трогательный облик небольшого фольварка — с фасадной и тыльной сторон усадебного дома. В «фасадном» рисунке прописаны все мельчайшие детали композиции. Отмечен и рослый тополь, посаженный, согласно семейному преданию, рукой композитора. Частично уцелела подъездная дорога к усадьбе, но, увы, не она сама...



В 1966 году в Убеле открыта стела, на которой значится памятная надпись в честь С. Монюшко и воспроизведено нескольких нотных тактов из оперы «Галька». В средней школе деревни ровно 50 лет тому назад открыт музей С. Монюшко — до сих пор он является единственным в мире!

Опера «Галька» уже в наше время была представлена публике в 25 странах — даже в Мексике, на Кубе, в Японии… В Токио есть Институт славянской культуры имени С. Монюшко. В Беларуси небольшие сочинения Монюшко исполняются в различных концертах. А в 2013 году Музыкальный дом «Классика» поставил одноактную оперу Монюшко «Verbum Nobile» («Честное слово»). Написанная в Варшаве, она в Беларуси никогда ранее не звучала.

СМИЛОВИЧИ



В 1791 году владельцем имения Смиловичи (ныне это городской поселок на реке Волме) стал Станислав Монюшко (1734—1807), воспитанник Виленского университета, человек незаурядных талантов: он и арендатор, и эконом, и ростовщик, и судья военного трибунала… В общем, один из богатейших людей в крае, да к тому же еще и отец 16 детей, из которых 10 дожили до зрелого возраста... Дворец, построенный им в Смиловичах в начале ХIХ века, был со временем превращен его сыном Казимиром в эффектное неоготическое двухэтажное сооружение с романтичной, завершенной зубцами башней, которую прорезали живописно декорированные оконные проемы.



Ученый и страстный библиофил, работавший в области народного образования, Казимир Монюшко был еще и художником, и архитектором, а главное — душой семьи. В его гостеприимный смиловичский дом нередко наведывался племянник, сын брата Чеслава, — Станислав, названный так в честь знаменитого деда, будущий великий композитор, а на ту пору — белокурый, угловатый подросток. Пройдут десятилетия, и впечатления юности возродятся в его музыкальных творениях.



Слушая третий акт оперы «Страшный двор» — вершины композиторского дарования С. Монюшко, мы уловим в звуках полонеза пение старинных часов… Да-да, тех самых, что будили своим серебряным звоном таинственную тишину залитого лунным светом дома дяди Казимира в Смиловичах…





Перестройки этого усадебного дома-дворца продолжались, уже при Ваньковичах, вплоть до 1900 года, когда вступил в свои права стиль модерн и благодаря ему здание обрело элегантный облик и усложненный силуэт. Старинное родовое гнездо воплотило в себе ни много ни мало труд трех поколений родов Монюшко и Ваньковичей.



Говоря о Смиловичах, разумеется, нельзя не упомянуть и об еще одном знаменитом имени. В 1893 году здесь в семье портного Залмана (Соломона) Сутина родился десятый ребенок — сын Хаим. Он прожил пятьдесят лет и вошел в число величайших мастеров изобразительного искусства ХХ века. Определяя стиль его живописи, искусствоведы именуют ее «волшебным реализмом». Среди почитателей таланта Хаима Сутина были Модильяни, Пикассо, Шагал, Чаплин… В смиловичском Центре детского творчества действует музей Хаима Сутина (экспозиция была создана в 2008 году).

ЧЕРВЕНЬ

Прежде чем «назначить» Игумень районным центром, советские власти в сентябре 1923 года поменяли ему имя. Президиум ЦИК БССР решил: «Переименовать город Игумень в город Червень, о чем сообщить вышестоящим органам Союза ССР». Для нового имени взяли название летнего месяца июня (по-белорусски — «чэрвень»). Более того, оказалось, что и стоит-то город не на реке Игуменке, как это было испокон веку и в чем искренне были уверены поколения игуменцев, а на реке… Червенке. Как говорится, менять так менять!

А вот зачем менять — станет ясно, когда мы вслушаемся в написанные более полутора столетий тому назад слова Павла Шпилевского, чье детство прошло в этих местах.

«…Игумень получил начало от женского монастыря, построенного греческой игуменьей из Афонской горы; в каком месте был этот монастырь — не сказывают определенно; одни думают, что там, где ныне церковь, вследствие чего говорят, будто до сих пор под церковью сохранилось подземелье с каменными стенами, в котором спрятаны медные изображения двенадцати апостолов; другие замечают, что монастырь этот построен был на месте нынешнего глухого озера… тут уж является целая легенда, будто на этом месте некогда существовало какое-то поганское болванище (то есть идол), к которому собиралось много народа…»

Оборвем эту цитату большого охотника и мастера рассказывать легенды да предания и зададимся риторическим вопросом: можно ли было из города с таким родословием делать советский районный центр?! Вот почему Игумень уже почти сто лет является Червенем!



«Историческими воспоминаниями Игумень очень беден», — утверждал все тот же Павел Шпилевский, и с этим нельзя не согласиться. В самом деле, очень долго это был небольшой, сплошь деревянный и порядочно грязный городок, внимание на который письменные источники обратили в 1387 году. Войдя в состав Российской империи (1793), местечко превратилось в поветовый центр Минской губернии. В таком же качестве (с заменой слов «повет» и «губерния» на «район» и «область») он пребывает доныне, насчитывая теперь около десяти тысяч жителей.

В Игумене в семье губернского секретаря родилась Мария Мекота (1869—1896) — мать классика белорусской литературы Максима Богдановича. О ней, как и о других славных людях Червенщины, повествует экспозиция местного краеведческого музея. Интересные достопримечательности сберегают и окрестности Червеня…

31 января 2019 г.

31 января исполнилось 30 дней, как ушел из жизни выдающийся историк Беларуси Юрий Туронок. По католической традиции 30-й день — поминальный. Юрий Туронок заслуживает множества добрых слов о нем в этот день. И они, несомненно, будут сказаны. Его кончина была отмечена на всех авторитетных белорусских новостных сайтах — такое случается редко, как редки и такие исследователи. Наши слова восхищения им — в этом сюжете. Экскурсоводам надо учиться правде в своих рассказах всю жизнь, даже если правда порой не нравится ни им самим, ни слушателям, потому что она болезненна. Но боль пройдет — правда останется! Туронок, к его чести, никогда лжи во спасение не писал...


Когда знакомишься с историческими трудами этого человека, заменяющего собой — без всякой гиперболы! — целый институт, однозначно уясняешь для себя: чтобы стать историком, отнюдь не обязательно заканчивать исторический факультет, но, даже если его и закончишь, это еще вовсе не гарантия, что станешь историком... Первые публикации Юрия Туронка, экономиста по образованию, появились тогда, когда автору было уже под пятьдесят. Запоздалый дебют оказался столь блестящим, что десятилетие спустя Ежи Туронек — так звучат его имя и фамилия по-польски — защитил докторскую диссертацию, а его книга «Беларусь под немецкой оккупацией» (1989) стала настоящей научной сенсацией и историческим бестселлером как раз к 60-летнему юбилею автора. Как заметил один уважаемый рецензент, эта книга была «настолько новаторским произведением, что не вызвала дискуссий. Сообщество историков не было готово и до сих пор не готово к такой дискуссии».

ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

«Я никогда не жил в Беларуси, только изредка, летом, наведывал свояков отца на Браславщине и матери — на Белостотчине. По этой причине, в сущности, у меня никогда не было возможности конфронтационно сопоставлять идеализированное домашнее национально-ориентированное воспитание с белорусскими реалиями: в довоенные детские годы это было слишком рано, а позже — почти невозможно. В этом отношении ничего не давали литовские и польские школы, не многое взял я и из отцовской библиотеки, сгоревшей во время военных действий в июле 1944 года. И все же никогда не покидало меня желание познать минувшее и современность Беларуси — настоящей родины моих родителей, которая для меня была уже только условным отечеством».

Так начинается предисловие Юрия Туронка к его другой книге — «Мадэрная гісторыя Беларусі», вышедшей в 2006 году и ставшей, по сути, эпическим полотном истории Беларуси ХХ столетия, а кроме того — антологией исторических исследований неутомимого автора. В одном из интервью, помещенном в этой книге, на вопрос, что особенно запомнилось ему из детских лет, он ответил:

«Всякий раз со сменой власти в школе вывешивали новые портреты: сначала был Пилсудский, потом Сметóна, за ним — Ленин, после — Гитлер. Интересно было наблюдать, как население встречало новую власть. В сентябре 1939 года Красную Армию приветствовали хлебом-солью, с портретами Ленина и даже «Интернационалом». Литовских солдат встречали более скромно. А немцев в 1941 году встречали с энтузиазмом. Как раз начались аресты «врагов народа», и из Дукштов (местечко в Игналинском районе Литвы, где жили тогда Туронки. — А.В.) уже отошли два эшелона в Сибирь. А третий не успел, и немцы в буквальном смысле освободили его».



Одолевая 850 страниц убористого текста этой книги, снабженного бесконечными сносками на многие сотни источников (монографических, книжных, журнальных, газетных, мемуарных, архивных), написанных на нескольких языках (польском, белорусском, немецком, английском, русском), вчитываясь в комментарии к тексту солидных исследователей, — невольно, с некоторой даже оторопью, осознаешь: перед тобой не ангажированный собиратель чужих мнений, не более или менее удачливый интерпретатор, даже не талантливый автор новой концепции. Нет! Перед тобой — первооткрыватель, новатор, Историк, каким он и должен быть в самом высоком смысле этого слова…

В книге представлено несколько захватывающих, едва ли не остро-детективных сюжетов, хотя ровный, академический стиль изложения Ю. Туронка не предполагает даже и малейших намеков на «жарение» фактов. Последние сыплются у него как из рога изобилия — и совершенно неожиданно складываются в безупречную мозаику. Похоже, только того они и ждали, дабы умелая рука высыпала их именно так, и никак не иначе. Вот легли факты друг к другу вплотную — и не разъять этот замечательный узор! А «жарением» пусть занимаются другие — те, у кого подлинных фактов не густо: ведь сей их недостаток в чадном дыму всегда не виден. Туронку эта плебейская кухня конъюнктурщиков не нужна — он аристократ в своей профессии, и потому наблюдать за его филигранной работой — одно удовольствие, хотя пишет он не о перипетиях роковой любви и не о красивых пейзажах, а о событиях грозных и масштабных, о людях трагических и уникальных

Историческая, выстроенная на основе документов, а не цветистых мифов версия этих событий — если говорить точнее и гораздо шире, то принципиально новая концепция освещения многих проблем недавней истории Беларуси — была предложена Ю. Туронком и коллегам-специалистам, и широкой публике тогда, когда уже столь многообещающе и громко звенело в Советском Союзе слово «перестройка». Эффект от туронковской правды оказался таким, словно оглушительно разорвалась бомба на тихой аллее парка культуры и отдыха трудящихся в лунный летний вечер, когда «и любится, и верится» и играет духовой оркестр… Весь вечер был начисто испорчен! Но, как оказалось, то был еще не вечер…

Не стану утомлять читателя подробным пересказом строго документированных данных, добытых Ю. Туронком как будто при виртуальном перекрестном допросе свидетелей, уже отошедших в небытие, — в конце концов, всякий желающий может прочитать его труд самостоятельно. Это тем более стоит сделать, ибо недавно, 2 января 2019 года, автора сей книги не стало. Он совсем немного не дожил до своего 90-летия. R.I.P.

18 января 2019 г.

Летась мінула 210 год, як прыйшоў у гэты свет чалавек, чыё імя зараз можна сустрэць у энцыклапедыях, манаграфіях, падручніках, хрэстаматыях і г.д. — Вінцэнт Дунін-Марцінкевіч. Шмат адрасоў Дуніна-Марцінкевіча ў Мінску. Менавіта ў губернскім Мінску, у суботу 9 лютага 1852 года, спраўдзілася мара Марцінкевіча: разам са Станіславам Манюшкам ён паставіў першую ў гісторыі беларускай культуры оперу — упершыню на мінскай гарадской сцэне гучала беларуская мова. Жывая. Народная. Пра гэтую падзею мы расказваем кожную пятніцу падчас Агляднай экскурсіі па Мінску https://viapol.by/assembly/5.1.htm


Нарадзіўся Вінцэнт Дунін-Марцінкевіч непадалёку ад Бабруйска, у былым фальварку, зараз вёсцы, Панюшкавічы. Свой жыццёвы шлях ён скончыў у Малой Люцінцы, на Валожыншчыне, калі яму ішоў 77-ы год… Пра многае з ягонага жыцця мы ведаем. Яшчэ больш застаецца, як кажуць, у тумане часу. Але здаецца, што ў апошнія гады гэты туман пачаў даволі хутка рассейвацца дзякуючы перш-наперш неверагодна паспяховым — інакш і не скажаш! — знаходкам гісторыка-архівіста Зміцера Дразда. У сваёй ёмістай кнізе «Таямніцы Дуніна-Марцінкевіча», выдадзенай да 210-годдзя беларускага класіка, аўтар робіць вельмі слушную заўвагу: «Кожны юбілей знакамітасці — гэта не толькі падстава для ўрачыстасці, але і выдатная прычына правесці інвентарызацыю нашых старых ведаў, нават тых, што сталі энцыклапедычнымі, бо частку з іх давядзецца раз і назаўжды спісаць на «сметнік гісторыі». Гэта таксама магчымасць увесці у навуковы абарот новыя веды, заснаваныя на апошніх архіўных адкрыццях».

«Таямніцы…» З. Дразда адкрываюць для нас зусім іншы — не хрэстаматыйны, часам нечакана-авантурны і разам з тым таямнічы — вобраз Дуніна-Марцінкевіча, які ў 24 гады… сам сабе і сваім родзічам прыдумаў прыдомак «Дунін» да прозвішча Марцінкевіч, ствараючы ні больш ні менш фантастычны радавод свайго шляхецкага (дваранскага) паходжання! І гэта — толькі кропля ў тых шматлікіх прыгодах жыцця, што выпалі на долю «Дудара Беларускага», як любіў сам сябе называць пан Вінцэнт…

Люцінку (або Люцынку), а дакладней, фальварак Малая Люцінка (між іншым, не такі ўжо і малы фальварак — плошчаю амаль 200 гектараў!) В. Марцінкевіч набыў у межавога суддзі Алойзія Сялявы ў 1840 годзе. Тут, сярод вясковага люду, прайшла большая частка ягонага жыцця. І менавіта тут нарадзіўся ён як пачынальнік новай беларускай літаратуры і як заснавальнік нацыянальный драматургіі і тэатра.

Месціцца Люцінка пры аднайменнай рачулцы, прытоку Іслачы. Ад тае хаты, у якой нараджаліся Марцінкевічавы творы, дзе сустракаліся Станіслаў Манюшка, Уладзіслаў Сыракомля, Адам Плуг, Канстанцін Кжыжаноўскі ды іншыя сябры і добрыя знаёмыя гаспадара фальварка, што ўтварылі люцінскі літаратурна-театральны гурток, анічога не засталося. У 1901 годзе старэнькі Марцінкевічаў дом згарэў. Новы дом, пабудаваны дзецьмі пісьменніка, знесены ў 1947 годзе.

Зараз на месцы дома — мемарыяльны знак, што з’явіўся тут у 1986 годзе. З цягам часу не стала саду, дэкаратыўных кустоў... Апошнім сведкам колішняй сядзібы і яе гаспадара даволі доўга заставалася легендарная старая ліпа, «уласнаю пасаджаная рукою», пад якой, паводле сямейнага падання, быў напісаны ў 1866 годзе самы знакаміты твор Дуніна-Марцінкевіча — камедыя, ці фарс-вадэвіль, «Пінская шляхта».

Амаль што дэтэктыўная гісторыя стварэння гэтага твора праяснілася толькі ў апошнія гады. Вельмі доўгім — больш за паўстагоддзя — быў шлях камедыі да чытача. Бязлітасным — яе смех з тагачаснай рэчаіснасці. А ў якіх найцяжейшых абставінах — пасля арышту, пасля высылкі любай дачкі Камілы на Урал, у Салікамск, пасля вялізнага штрафу, якім быў абкладзены хворы, пазбаўлены верных сяброў пісьменнік, — ён, жывучы ў поўнай нястачы, амаль галечы, пад пільным наглядам паліцыі, тым не менш зноў узяўся за пяро! Усё гэтае не можа не выклікаць здзіўлення і шчырай павагі да моцнай сілы волі і непераадольнай мужнасці аўтара твора, якому — і аўтару, і твору адначасна — наканавана неўміручасць...

З 2008 года, калі 200-годдзе з дня нараджэння класіка беларускай літаратуры было ўключанае ў Каляндар знамянальных дат ЮНЕСКА, «Пінская шляхта» пачала размаўляць з чытачамі і гледачамі адразу на некалькіх замежных мовах — рускай, польскай, англійскай, нямецкай, пераклады на якія былі зроблены з аўтэнтыка, уведзенага ў навуковы ўжытак у сярэдзіне 1980-х гадоў. Неўзабаве, 18 студзеня, бліскучая камедыя ў чарговы раз ажыла на сцэне Купалаўскага тэатра ў Мінску!



…Вузенькая асфальтаваная дарога ад люцінскага пагорка вядзе падарожніка, сярод найцудоўнейшых краявідаў Налібоцкай пушчы, да вёскі Падневічы, што ляжыць пры старым гасцінцы з Ракава на Івянец. Блізу яе калісьці стаяў засценак Тупальшчына. Ягоная назва пазней перайшла да прыдарожных могілак з капліцай, пабудаванай гаспадарамі Тупальшчыны — Жаброўскімі. Тут і спачывае чалавек, слушна названы літаратуразнаўцам Язэпам Янушкевічам «Патрыярхам з Малой Люцінкі». Перад капліцай з 1977 года стаіць помнік ля магілы, у якой пахаваны сам «Дудар», ягоная другая жонка Марыя Паўлаўна і малодшая дачка Цэзарына... Спакой і цішыня атуляюць гэтую маляўнічую мясціну...



Шмат адрасоў Дуніна-Марцінкевіча і ў Мінску. Менавіта ў губернскім Мінску, у суботу 9 лютага 1852 года, спраўдзілася мара Марцінкевіча: разам са Станіславам Манюшкам ён паставіў першую ў гісторыі беларускай культуры камічную оперу — яна стала ластаўкай у беларускім прафесійным тэатральным мастацтве. А яе аўтар, у бліскуча выкананай ім ролі войта Навума Прыгаворкі, набыў для сябе назаўжды гэтае новае імя, якое яму вельмі імпанавала! Упершыню на мінскай гарадской сцэне гучала беларуская мова. Жывая. Народная. Паўторныя пастаноўкі ладзіліся ўжо тайна, у прыватных дамах у Мінску, Глуску, Бабруйску, Нясвіжы...

І хаця «дом Поляка», дзе адбылася прэм’ера «Сялянкі», не існуе — ён зруйнаваны ў 1984 годзе, а на ягоным месцы зараз красуецца новапабудаваны гатэль «Еўропа», — усё роўна мінчукі могуць ганарыцца падзеяй, што амаль 167 год таму адбылася тут дзякуючы намаганням стваральнікаў оперы, помнік якім пастаўлены ў 2016 годзе ў скверы на плошчы Свабоды.



Сапраўды велічная постаць В. Дуніна-Марцінкевіча паўстае ў часе — з цягам стагоддзяў. І мо дачакаемся мы яшчэ той шчаслівай хвіліны, калі і на люцінскім пагорку ў рэшце рэшт акрэсляцца абрысы колішняй сядзібы Марцінкевічаў ды з’явіцца гожы помнік гаваркому Навуму Прыгаворку…

30 декабря 2018 г.

«Если бы я мог родиться тысячекратно, я бы тут хотел родиться. Если бы я мог умереть тысячекратно, я бы тут хотел умереть» — написал Адам Мицкевич о Новогрудчине... Завершим виртуальное путешествие, посвященное его юбилею


Вольно (прежде — Вольное), что расположилось неподалеку, в 11 км, от Заосья, было хорошо знакомо А. Мицкевичу: он бывал тут у братьев Рафаила и Оттона Слизеней (с 1771 года Вольное принадлежало этому состоятельному шляхетскому роду). Некоторое время здесь жил Ян Чечот. Рафаил поддерживал дружеские отношения с Верещаками, с Томашем Заном, Игнатом Домейко. Современники называли его «человеком возвышенных идеалов». Он оставил после себя медальоны и барельефы известных деятелей культуры Беларуси, и, конечно же, Адама Мицкевича.



Хотя усадебный дом Слизеней не уцелел (на его месте располагается теперь Дом культуры с мемориальной доской в память о Рафаиле Слизене), но сохранился обширный красивый парк с прудами, на окраине которого стоит словно вылепленная из кирпича Троицкая церковь (1768) — ее видел поэт. Тогда она была униатским храмом при базилианском монастыре, просуществовавшем здесь более двухсот лет. Святыня… как будто движется навстречу посетителю. Этому впечатлению во многом способствуют ступенчатые контрфорсы, приставленные к главному и боковым фасадам и придающие церкви изумительную пластичность и динамичность…



От Вольно 16-километровая дорога ведет к бывшему местечку Стволовичи, ныне — агрогородку Столовичи. Сюда Адам приезжал с друзьями на ярмарки, шумевшие на Рыночной площади у стен костела Св. Иоанна Крестителя (сегодня это уже православная церковь во имя Александра Невского). Начало костелу было положено Лоретанской каплицей, которую возвели здесь в память Святого Дома Девы Марии, перенесенного, по легенде, из Назарета в итальянский город Лорето ангелами.



Стволовичскую каплицу, где размещалась копия широко известной лоретанской статуи Черной Мадонны (Madonna Macerata), заложил в ХVІІ столетии командор Мальтийского ордена Сигизмунд Кароль Радзивилл — сын владельца Несвижа и видного государственного деятеля Миколая Крыштофа Радзивилла-Сиротки, которого Мицкевич упомянет в поэме «Пан Тадеуш» («Густ у князя Радзівіла быў несіроцкі, хоць і звалі Сіратою»).



Уже к середине ХVІІІ века каплица была включена в костел, который, обретя под опытной рукой знаменитого архитектора Иоганна Кристофа Глаубица изысканные формы «виленского» барокко, превратился в главный храм местных кавалеров этого ордена. Примечательно, что даже опорные столбы в храме были выполнены в форме стилизованного восьмиконечного мальтийского креста.



Нельзя не упомянуть и о том, что рядом с костелом в 1991 году установлен мемориальный знак в память о «битве при Стволовичах», которая произошла в сентября 1771 года между войсками Барской конфедерации во главе с гетманом великими литовским Михалом Казимиром Огинским и армией генерал-майора Александра Суворова. Эта битва, проигранная гетманом, стала трагическим прологом к первому разделу Речи Посполитой (1772), а в итоге — и к падению Республики Двух Народов. Возможно, многозначительным намеком-аллюзией на события Стволовичской битвы, незабытой в этих местах еще и в ХIX столетии, стало мастерское описание Мицкевичем шляхетского сражения в 9-й главе «Пана Тадеуша»…



И наконец, — случается же такое! — в Стволовичах в 1792 году была похоронена Анастасия Марцинкевич — бабушка классика белорусской литературы Винцента Дунина-Марцинкевича, который в 1859 году сделал первый (!) перевод поэмы «Пан Тадеуш» на белорусский язык.

Но вот уже остался позади и тихий агрогородок Столовичи — мы же, пройдя и проехав до него добрую сотню километров по «Шляху Мицкевича», лицом к лицу оказались у самой оживленной дороги Беларуси — международной автомагистрали Е30/М1. А она есть не что иное, как естественное продолжение нашего «шляха», ибо ведет туда, где пришлось блуждать поэту долгие годы его вынужденного изгнанничества…

На 57 году жизни земной путь Адама оборвался… Вынос тела скончавшегося в Константинополе «гражданина мира» вылился в настоящую демонстрацию: в глухом молчании шли за его гробом представители разных народов. «Он был для людей моего поколения и медом, и молоком, и жёлчью, и кровью сердечной, мы все — от него...» — так откликнулся на весть о кончине А. Мицкевича знаменитый поэт, баловень литературного Парнаса Зыгмунт Красинский.

Тело Мицкевича было перевезено из Турции во Францию и похоронено на кладбище в Монморанси близ Парижа. В 1890 году его прах был погребен в Кракове, в склепе кафедрального собора Вавельского замка.









И вот оттуда перед поэтом-пророком открылась его последняя — самая дальняя — дорога. В Вечность. Но прежде чем ступить на этот «шлях», он заключил с родной землей бессрочный завет-союз — перо, словно обращаясь в его руке в посох Вечного Странника, начертало:
«Если бы я мог родиться тысячекратно, я бы тут хотел родиться. Если бы я мог умереть тысячекратно, я бы тут хотел умереть».

Этими Мицкевичскими строками завершаем виртуальное путешествие по поэтическим местам Новогрудчины — и приглашаем в путешествие реальное — см. экскурсию https://viapol.by/assembly/3.1.htm

24 декабря 2018 г.

В ночь на Рождество… Ровно 220 лет назад — 24 декабря 1798 года — в небольшом фольварке Заосье на Новогрудчине родился Адам Мицкевич. Продолжим виртуальное путешествие, посвященное этому юбилею

Проследуем из Тугановичей через поселок Городище в Колдычево и, свернув там налево, через несколько минут окажемся на том месте, где прежде стоял небольшой фольварк Заосье. Здесь 24 декабря 1798 года родился Адам Мицкевич. Впрочем, споры о месте его рождения не утихают до сих пор. Как иронично замечал в ХІХ веке поэт и знаток отечественной истории Винцесь Коротынский, «семь эллинских городов спорили меж собой за право считаться местом рождения Гомера, хотя он при жизни ни в одном из них не имел приюта. Нечто подобное случилось с нашим Мицкевичем. Так слава богу, что у нас есть если не семь, то три места рождения одной личности, хотя со временем, будем надеяться, доберем и до семи».


Вот что имеет в виду прозванный «бородатым литвином» Коротынский, говоря о «трех местах рождения одной личности». При жизни Адама Мицкевича местом его рождения все безапелляционно считали Новогрудок. Но в появившихся после его смерти некрологах таким местом было названо Заосье. Друг и наставник Коротынского — Владислав Сырокомля полагал, что Мицкевич родился в фольварке Осовец (Осово). Эту же версию, позднее полностью отвергнутую, поддержал патриарх белорусоведения Адам Киркор. По утверждению старшего брата Мицкевича — Франтишка, Адам появился на свет в придорожной корчме «Выгóда», неподалеку от Заосья. А младший брат Адама — Александр и сын поэта Владислав единодушно указывали на Заосье. Исследователи, сопоставив многие факты, местом рождения великого поэта в итоге назвали Заосье, хотя документами это не подтверждено доныне. (Итак, родина поэта, безусловно, есть, а вот конкретного места его рождения — нет! И таких «знаков Свыше» в биографии нашего героя изрядное количество. Но об этом — ниже.)



Заосьевская усадьба была построена в традициях старосветских шляхетских дворов. Жилой дом с высокой соломенной крышей и прямоугольными окнами, с крыльцом под двухскатным покрытием на двух колоннах. Рядом стоял лямус, нижний этаж которого служил кладовкой, а верхний (с маленьким балкончиком) — жильем. Адам вспоминал, что весной и летом там обычно спали дети, да и он сам частенько. Поодаль располагались другие необходимые в хозяйстве постройки, в том числе и банька.



Все это известно нам по рисункам друга Мицкевича Наполеона Орды и преподавателя Новогрудской гимназии Эдуарда Павлóвича. Последний описал в 1883 году ландшафт Заосья, и это описание точь-в-точь совпадает со стихотворным портретом окрестностей Заосья в балладе «Тукай», упомянутой нами в самом начале этих заметок.



Рождение будущего гения сопровождалось чудесами, о коих потом долго судачили в округе: будто бы в ту дивную рождественскую ночь заговорила скотина, лежавшая на теплых подстилках в занесенных снегом хлевах. Согласно же семейному преданию, повивальная бабка Малецкая положила новорожденного малютку на книгу и на ней перерезала ему пуповину. Эта книга в черном кожаном переплете под названием «Судебный процесс» хранилась в библиотеке Мицкевичей. По распространенному у многих народов поверью, младенец, положенный на книгу, будет мудр.

В детстве его окружали няня Гонсевская, искусная певунья, и слуга Блажей, наделенный незаурядным талантом рассказчика легенд, сказок, преданий. В пытливом малыше он всегда находил благодарного слушателя, что доставляло немало хлопот родителям: впечатлительного Адама, увлеченного вечерними побасёнками Блажея, невозможно было уложить спать...

Среди умиротворенного пейзажа Заосья и протекало детство избранника небес, которое он сам называл «анельскiм, сельскiм». Усадьба была воссоздана в 1998 году, накануне 200-летия со дня рождения великого поэта; в ней открыта построенная на литературных реминисценциях экспозиция, которая позволяет погрузиться в быт семьи Мицкевичей и в историю самого фольварка.

Поначалу Заосье принадлежало братьям Михалу и Юзефу Яновичам, которые задолжали дядьям Миколая Мицкевича, Юзефу и Базилю, и судились с ними... 40 лет! Мицкевичи выиграли дело в суде. А потом один из них, Базиль, передал своему брату Юзефу права на владение фольварком. Однако Яновичи наотрез отказывались покинуть насиженное гнездо. Тогда Мицкевичи с помощью друзей отбили фольварк силой («наезд», о котором вспомнит Адам в «Пане Тадеуше»).



Так Заосье перешло сначала к Юзефу Мицкевичу, затем, после его смерти, вновь к Базилю, а от последнего — к Миколаю Мицкевичу, который в сентябре 1799 года взял на себя руководство фольварком. Оно продолжалось почти два года, пока отец поэта, занятый юридической практикой и не располагавший временем для ведения хозяйственных дел, не счел за лучшее передать Заосье в аренду, а потом и во владение мужу своей сестры Барбары — Винценту Стыпулковскому. Случилось это в 1806 году.

Тогда же Мицкевичи окончательно переехали в Новогрудок в собственный каменный дом. Но глава семейства начал болеть и в 1812 году умер, переложив все заботы по содержанию и обучению детей на плечи жены. Выбиваясь из последних сил, она делала что могла, но через восемь лет и ее не стало. Родителей Адама похоронили на доминиканском кладбище Новогрудка рядом с их младшим сыном Антоном. Ни Миколаю, ни Барбаре Мицкевичам так и не суждено было узнать при жизни, кем станет их второй сын — Адам. Но именно благодаря ему провинциальный адвокат и добродушная домохозяйка навсегда пропишутся в истории.



12 февраля 1799 года будущую мировую знаменитость крестили в новогрудской Фаре, однако внесенная в метрическую книгу костела запись о крещении младенца, получившего два имени — Адам и Бернард, не содержала в себе ни даты, ни места его рождения. Не иначе как само Провидение вмешалось тут, вводя в мир человека, рождение которого с самого начала было окутано пологом таинственности. Секреты гения? Возможно.

Ведь легенды и мифы — а они, как известно, прочнее стали — окружали его от рождения и первой романтической любви до мистицизма зрелых лет и загадочно-странной смерти в Константинополе, куда привело его неудержимое сердце поэта-романтика и борца за свободу всех угнетенных. Легенды будут множиться и после его кончины. Эти легенды и мифы, прижизненные и посмертные, так замысловато переплелись в ХІХ веке, что и всему ХХ веку не хватило сил их распутать. Даст бог, с этим справится ХХІ столетие...

В Заосье можно было бы, пожалуй, поставить точку на нашем «шляхе». Однако мы опять продолжим его…https://viapol.by/assembly/3.1.htm

Окончание следует