17 сентября 2021 г.

Продолжим ретропутешествие «Жизнь — Отчизне. Честь — никому» по ближайшим окрестностям Минска, накрепко связанным с именами представителей знаменитого рода графов фон Гуттен-Чапских. Теперь перед нашими глазами — их родовое гнездо Станьков, ныне именуемый Станьково.

«ПАМЯТКИ ОТЦОВСКИЕ, СПАСЕННЫЕ ИЗ БУРИ ИСТОРИЧЕСКОЙ…»

Эти слова принадлежат Эмерику Захарию Миколаю Северину фон Гуттен-Чапскому, видному государственному деятелю Российской империи, страстному любителю старины, коллекционеру, библиофилу, основателю музея в Станьково и владельцу Станьковского Ключа. Он родился в Станьково 17 ноября 1828 года. А завершил свой земной путь на 68 году жизни в Кракове, где похоронен на главной аллее знаменитого Раковицкого кладбища, рядом с могилой всемирно известного польского художника Яна Матейко, с которым был дружен. Незадолго до смерти Эмерика Чапского в его честь была выбита золотая медаль с символической надписью: «Светись на бездорожье жизни».

Имея за плечами Виленскую гимназию и Московский университет, он в 23 года поступает на государственную службу в Министерство внутренних дел. В печальном для Беларуси 1863 году становится губернатором Великого Новгорода, а вскоре — вице-губернатором Петербурга. Уже будучи директором лесного департамента Министерства государственной собственности, получает от российских властей подтверждение графского титула с добавлением «фон Гуттен» к фамилии Чапский. Между тем назревает его конфликт с самим императором Александром Вторым. Оговоренный недругами, он подает в отставку и возвращается на родину, в Станьково. Перешагнув 50-летний рубеж, граф оказался вольной птицей в своих владениях, а они были весьма обширны (свыше 40 тысяч гектаров!) и требовали постоянного внимания.



Станьковский Ключ — таково собирательное название собственности Эмерика — включал в себя деревни, фольварки, лесные угодья, мельницы, смоло- и винокурни и пр., и пр. Однако, помимо активной хозяйственной деятельности, Эмерик Чапский смог наконец вполне отдаться своему еще юношескому, со времен Виленской гимназии, увлечению — коллекционированию. Эта страсть поглощала все его свободное время. В результате в Станьково возникла крупнейшая в Беларуси частная коллекция-музей. Презентация, как сказали бы мы сейчас, лишь части этого уникального собрания на выставке в Варшаве (1889) получила высокую оценку экспертов, а коллекционер из Станьково был удостоен специального диплома.

Шли годы, подрастали дети, которые обзаводились собственными семьями... В 1894 году Эмерик делит свои владения между повзрослевшими сыновьями. Станьково отходит к Каролю, а Эмерик вместе со своей женой Эльжбетой снимаются с насиженного гнезда и — становятся жителями Кракова. Именно там был куплен неподалеку от Вавеля дворец (он сохранился до наших дней), куда переправили самые ценные вещи из станьковского музея: 6 вагонов, 134 упаковочных ящика, а в них — нумизматика, медальоны, фарфор, оружие, книжные раритеты, старая гданьская мебель, уречско-налибокское стекло, парадные монаршие портреты, ценные гравюры, иконы...



Перечень так долог и впечатляющ, что легко согласишься с внучкой Эмерика — Марией Чапской, которая, описывая по-французски подробности своего житья-бытья в Станьково, назвала свою книгу просто и лапидарно: «Европа в семье». И впрямь, только вещный мир старой усадьбы раздвигается на глазах читающего эту книгу до размеров целого континента культуры!..
Теперь этот «континент» можно увидеть в Музее им. Эмерика Гуттен-Чапского, который является филиалом Национального музея Польши в Кракове, ибо то, что Эмерик оставил в Станьково сыну Каролю, бесследно утрачено — сметено революционными бурями, «пайшло дымам» в военных пожарищах…



Резиденция занимала около 15 гектаров на ровной террасе ручья Рапуса, притока Усы, и воплощала в себе романтический образ старого шляхетского родового гнезда, которое воспринималось его обитателями как «приют трудов и вдохновений». Каменный двухэтажный дворец, с одноэтажными крыльями, которые со стороны парка смотрелись как граненые башни-алькежи, с крыльцом и просторной верандой на главном и парковом фасадах соответственно, был сооружен Эмериком в начале 1860-х годов по собственному вкусу — без всяких претензий на «замковую» представительность и без желания во что бы то ни стало потрясти чужое воображение.

«Скарбчык», каплица, жилой и кухонный флигеля, амбар, оранжерея, теплицы, питомники, хозяйственный двор дополняли архитектурный облик усадьбы. Все это было взято в мощную ограду с въездными брамами и окружено прекрасным пейзажным парком, в котором произрастало более восьми тысяч деревьев и кустарников.



Трогательной опекой парка Чапские занимались постоянно, относясь к нему как к равноправному члену семьи. Это зеленое чудо дополняла развитая водная система с двумя каналами и большим озером, на котором расположились два насыпных острова. На одном из них была поставлена статуя Богоматери, на другом — беседка-ротонда на восьми каменных колоннах, накрытых… соломенной крышей. Отраженная в глади воды, беседка и сегодня смотрится удивительно поэтично: кажется, будто меж ее колонн порывы ветра рождают музыкальную мелодию — ни дать ни взять Эолова арфа…



Подземными переходами дворец соединялся с кухонным флигелем в стиле позднего классицизма и со «скарбчыкам», который был переделан в неоготическом стиле из гораздо более старой, чем дворец, постройки в некое подобие средневекового замка и предназначался для хранения менее значимых коллекций. Первый этаж дворца был превращен, по словам одного из друзей графа, в «колоссальную шкатулку». Там размещались главные «древности» станьковского коллекционера, занявшие парадные залы и салоны, рабочий кабинет Эмерика с прилегающей к нему громадной библиотекой, в которой 20 тысяч томов, часто с автографами авторов, соседствовали с географическими картами, гравюрами и нумизматикой. На втором этаже дворца находились покои для отдыха.



…Графские чертоги сожгли партизаны во время Второй мировой войны в отместку за то, что там размещались немцы. Не правда ли, странная месть стенам, которые не выбирают себе гостей — прошеных или непрошеных? Усадьба, увы, лишилась своей архитектурной доминанты, и это прискорбно обедняет ее. Зато, к счастью, уцелели «скарбчык» с забавным камнем-валуном наподобие седла, кухонный флигель, коровник, вместительный и живописный амбар, сложенный из кирпича и бутового камня. Частично сохранились брама в виде трехпролетной стрельчатой арки и сторожка при ней. Восстановлена православная церковь Св. Николая, возведенная Чапскими в 1858 году вблизи озера. По-прежнему глаза порадует парк своими могучими деревьями — стражами истории и ее живыми действующими лицами…

ПРОШЛОЕ, УСНУВШЕЕ НАВЕКИ

Завершая это путешествие, будет, пожалуй, к месту заметить, что шляхетские усадьбы, старинные фольварки издавна формировали вкусы своего времени, отражали в себе стиль эпохи, а порой и стили эпох. Они — рукотворная печать, оставленная ушедшими поколениями на изорванных страницах Книги Бытия. Сколько этих уютных родовых гнезд было некогда разбросано по Беларуси — пока никто точно не подсчитал. Сколько их загублено — разорено, сожжено, разграблено, злобно или равнодушно втоптано в грязь — за десятилетия минувшего, лихого века политических, военных, социальных экспериментов над людьми и историей, — пока нам тоже неведомо. Даже сколько их осталось в живых — мы знаем приблизительно!

А из этих оставшихся лишь немногие могут, и то словно бы краснея, как будто извиняясь, показать сегодня свое поблекшее лицо современникам. Да, с уродливыми шрамами. Да, сильно осунувшееся, неухоженное — и все-таки светящееся изнутри изысканной, первородной красотой, вложенной в эти гнезда их создателями с любовью, с трепетом, со знанием дела…



То был особый союз материи и духа — мир своеобразной культуры, налаженного быта, поведенческих привычек, сословных традиций, семейных взаимоотношений, родовых преданий и легенд, что копились из века в век, передавались из рук в руки… Он звал, он манил к себе теплом и уютом домашнего очага. Он ранил душу ничем не истребимыми воспоминаниями детства и юности. Он заставлял до одури рыдать на чужбине, какой бы благоустроенной она ни была, об утраченном счастье, которое — через страны и континенты — пробивалось к изгнаннику волшебно мерцающими огнями в окнах родного дома…

Рухнул ли этот мир окончательно, точно охваченные бушующим пламенем стропила, и теперь догорает, испепеляя себя дотла в жалких остатках былого величия и великолепия? Возьмем на себя смелость сказать: нет! И только от нас самих зависит, станет ли его сегодняшнее существование агонией, или оно наполнится иным содержанием и таким образом обретет новую, полнокровную жизнь…