На камне мшистом в час ночной, Из милой родины изгнанник, Сидел князь Курбский, вождь младой, В Литве враждебной грустный странник. Таким — страждущим и одиноким — изобразил князя Андрея Михайловича Курбского в своих «Думах» (1821) Кондратий Рылеев. Что в этих словах правда, а что — патриотическая «ложь во спасение»? Об этом и поговорим. А вот «камень мшистый», на котором сидел 36-летний «вождь младой» (он же — «надежда скорбных россиян»; он же — «гроза ливонцев, бич Казани»), вполне мог бы быть тем камнем среди многих прочих камней, что и сегодня в избытке лежат вокруг Кревского замка, в чьих замшелых стенах бывал сей вождь…
Со временем фигура его прочно заняла место, если угодно, «отца-основателя» русской политической эмиграции. И даже не столько из-за самого факта его побега (ведь и до Курбского, и после него было немало желающих бежать из Московского государства к соседям в поисках спасения от преследований и смерти), сколько в силу множества самых разных исторических обстоятельств. Возвышение Андрея Курбского, принадлежавшего к древнему роду Рюриковичей, было плодом его собственных усилий и во многом связано с именем Ивана (Иоанна) IV Васильевича (Грозного), успевшего в свои неполные 17 лет провозгласить себя первым «царем всея Руси». Андрей Курбский в написанной им в эмиграции «Истории князя великого Московского», пожалуй, первым из историографов российского трона прибег к следующей нелицеприятной оценке правителей России: в ранние годы они прислушиваются к мудрым советникам и тем работают во благо государства, а после отворачиваются от них, предаются самовластию и тем погружают страну либо в пучину террора, либо в мрачный тупик. В начале царствования Ивана Грозного Курбский «жребиями судьбы» попал в узкий круг ближайших советников московского правителя, занятых программой государственных преобразований, — «Избранную Раду» — и оказался близок к одному из ведущих членов Рады, окольничему Алексею Адашеву, фавориту московского царя. У Избранной Рады в ту счастливую для нее пору было немало успехов: от легендарно известного взятия Казани до проведения сложных правовых реформ и создания местного самоуправления. Курбский отличился тогда и как дельный советник, и как талантливый полководец, командовавший полками во время взятия Казани и отражения набегов крымского хана, что, безусловно, подогревало честолюбие молодого князя и дурманило ему голову… Однако влияние Избранной Рады сильно пошатнулось после тяжелой болезни царя, когда тот, предчувствуя кончину, просил свое окружение присягнуть его малолетнему сыну Дмитрию. Уверенные в том, что царь на краю могилы, советники «мудро» посчитали невыгодным для себя признание Дмитрия властным наследником. Эти политические игры и хитроумные расчеты у ложа умирающего монарха привели позже к непоправимым последствиям, когда царь Иван… чудом выздоровел. Хорошо запомнив нежелание тех, кого он искренне считал верными советниками, отдать престол его сыну, Иван стал впоследствии жестоко мстить им…
В 1558 году он ввязался (на четверть века!) в Ливонскую войну — окрепшее Московское государство вторглось на уже входившие в орбиту западной Европы земли, раздумывая об организации прямой морской торговли на берегах Балтики. В это же время Москва предлагает своему многовековому сопернику — Великому Княжеству Литовскому — отправиться в совместный поход на Крымское ханство и покончить с их общим врагом. На стол переговоров была лихо брошена, казалось бы, беспроигрышная карта: царь Иван готов был навсегда отказаться от претензий на земли бывшей империи Рюриковичей в составе ВКЛ в обмен на отказ Литвы от поддержки Ливонии в начатой им войне. Но не тут-то было! В Вильне и Кракове прекрасно понимали: после разгрома крымского хана Девлета I следующей вожделенной жертвой царя станет само ВКЛ. Вот почему, вопреки Москве, Вильня поддержала Ливонию и вступила в союз с крымским ханом. Это превратило Ливонскую войну из легкой прогулки, каковой она виделась из башен Кремля, в долгое и изнурительное противостояние с колоссальными материальными потерями и огромной гибелью населения с обеих сторон. В круговороте этих событий оказался и Курбский. В эти годы он еще является активным участником Ливонской войны, хотя, проявляя себя с переменным успехом, уже лишается прежней близости к царю и оказывается почти в ссылке в Юрьеве Ливонском (нынешний город Тарту в Эстонии), откуда в ночь на 30 апреля 1564 года со своей свитой переходит на литовскую сторону. И хотя конкретные причины этого побега до сих пор остаются загадкой, но принятое им решение отнюдь не было неким эмоционально-безрассудным шагом в неизвестность, ибо у беглеца при переходе границы уже были «пригласительные» письма от влиятельнейших особ: короля польского и великого князя литовского Сигизмунда II Августа, гетмана Николая Радзивилла Рыжего, подскарбия Остафия Воловича… Буквально в первые же дни после побега Курбский отправил Грозному пылающее гневом послание, в котором обвинил царя в тиранстве, пагубном самовластии, а также жаловался на несправедливые личные притеснения и отсутствие у властителя внимания к своим лучшим слугам. Столь глубоко личное и донельзя уничижительное по своей сути обращение к монарху было совершенно неслыханным, абсолютно беспрецедентным для российской истории! Но куда более беспримерным было то, что Грозный посчитал нужным всего через три месяца (!) ответить на письмо Курбского своим жестким по стилю посланием: безоговорочно настаивая в нем на священном праве самодержца казнить и миловать, он нимало не скупился на ядовитые обвинения по адресу своего противника.
В чужой державе Курбский, став военачальником, участвовал в походах против московских войск и татар — применял свою саблю там, где это было нужно новому отечеству. Сигизмунд II Август истинно по-королевски принял беглеца и наделил его богатыми имениями. В их числе были Кревское староство (не какой-нибудь, но родовой удел Гедиминовичей-Ягеллонов с древним родовым замком!), земли северо-восточнее Ковны (Каунаса), наконец, обширные владения вместе с городом Ковелем на Волыни, вошедшей в состав Королевства Польского после Люблинской унии (1569). Все это соответствовало статусу весьма знатного человека, но не превращало Андрея Курбского в магната Речи Посполитой. Вместе с тем стоит отметить, что жизнь князя на Волыни была переполнена постоянными конфликтами с соседями — склоки нередко переходили во вторжения на территорию чужих владений с отрядами верных слуг для потрав и уничтожения имущества. Он отбирал имения и сажал их владельцев в темницы, выбивал долги из местных евреев, прибегая к изощренным пыткам, — словом, вел себя как разбойник и деспот провинциального масштаба. К тому же крайне неудачный брак Курбского с Марией Гольшанской и последовавший за этим браком громкий, разорительный бракоразводный процесс в итоге заслужили пылкому эмигранту и стойкому борцу за высокие и гуманные идеалы репутацию самодура и скандалиста... При всем том, однако, Андрей Михайлович с головой окунулся в многотрудное дело по укреплению позиций православия в Речи Посполитой и отдавал этому немало своих душевных сил. Он добился весьма значительных успехов на литературном поприще, оставив потомкам богатейшее письменное наследие: послания, переводы, полемические произведения и т.д. Какова бы ни была оценка этого наследия — а вокруг него скрещивали критические копья целые поколения беллетристов, историков, литературоведов, — одно несомненно: сочинения Андрея Курбского — крупное событие в интеллектуальной жизни Европы ХVІ века — века Ренессанса и Реформации. Андрей Курбский прожил в новом отечестве почти 20 лет, скончавшись в возрасте 55 лет в мае 1583 года — именно тогда, когда по воле провидения наконец-то завершилась Ливонская война, участником которой он был! Через десять месяцев, 28 марта 1584 года, сойдет в могилу его непримиримый оппонент и язвительный корреспондент в одном лице — царь Иван Грозный. На его преемнике, сыне Федоре I Иоанновиче, «постнике и молчальнике, более для кельи, нежели для власти державной, рожденном», пресечется династия Рюриковичей на московском троне. Затем последует Смутное время, но это, как говорится в таких случаях, уже совсем другая история…
Так все-таки прав ли был К. Рылеев, рисуя упомянутый в начале этих заметок словесный портрет «из милой родины изгнанника»? Ведь «Литва враждебная», как это ни удивительно могло бы показаться поэту-декабристу, дала сему «грустному страннику» и более чем достойный приют, и блестящие возможности для свободного творчества, благодаря чему он остался и в истории, и в литературе, тогда как его ближайшего соратника и единомышленника — Алексея Асташева на «милой родине» ждала преждевременная смерть и уничтожение всего его рода от рук окружения царя-тирана. И это, увы, лишь одна из многих и многих десятков тысяч жертв необузданного московского правителя, чьи пороки страстно обличал Андрей Курбский — «первый русский диссидент». Услышать эту историю можно в экскурсиях с посещением Крево: "Там бьет крылом История сама", маршрут СБ-1.25: Ивье — Суботники — Жемыславль — Трабы — Гольшаны — Боруны — Крево https://viapol.by/assembly/1.25.htm |
